– Действительно, погромщиков значительно меньше, – поддакивает Элизабет, – я это тоже заметила. Наверное, все зараженные уже вымирают от болезней.
После ужина в который уже раз сверяюсь с записями Сальвадора. А ведь так и есть: около месяца инфицированные находятся на пике физической формы и агрессивности, ощущая себя эдакими сверхчеловеками, способными на любые подвиги. Видимо, срабатывает защитная реакция организма, которая и заставляет коварный вирус как бы «залечь на дно» и ничем себя не проявлять. Но болезнь все равно берет верх. Дальнейшая клиническая картина – как и в обычной, хорошо изученной Эболе: полнейший упадок сил, кровотечение из глаз и ушей, диарея, частичное отслаивание эпидермиса и недолгая, но чрезвычайно мучительная смерть… А ведь «нулевой пациент» в Оражвилле как раз и зафиксирован около месяца назад!
Предложение Миленки «подышать свежим воздухом на крыше» принимаю с благодарностью. Все верно: жизнь в четырех стенах отупляет. Даже великие гроссмейстеры накануне важных игр – и те гуляют на природе и занимаются фитнесом.
Да и кто знает, может быть, ночная доза кислорода спровоцирует у меня новые мысли?..
…Полночь, крыша миссии, почти не пострадавшая от обстрелов. С океана тянет прохладой, легкий ветерок пузырит мою рубашку и приятно холодит лицо. Серебристая луна окрашивает руины мертвенными аспидными красками. Зарева пожаров больше не видно – наверное, все, что могло гореть, уже сожгли. Полутьма скрывает искореженные, уже начавшие ржаветь автомобили, бесформенные горы кирпичного и бетонного мусора и иссушенные безжалостным солнцем человеческие тела. Из-за изломанного городского хребта робко поблескивает остроконечным шпилем позолоченный купол кафедрального собора. Белая громада «Хилтона» с огромными черными провалами напоминает гигантский обломанный зуб, пораженный многочисленными очагами кариеса.
Даже боюсь думать, что теперь происходит в Посольском районе. Несколько раз пытался выйти на связь с Жозе – бесполезно. Однако в черных провалах гостиничных окон то и дело мерцают смутные огоньки… Или мне это лишь кажется?!
Не надо быть великим провидцем, чтобы понять, чем все это закончится. Теперь уж большинству уцелевших наверняка не до погромов. Наверное, они залегли по подвалам и чердакам, хрипят в предсмертной агонии на грязных матрасах, харкают кровью и мечтают поскорее умереть…
Через несколько недель скончается последний. Но люди еще очень нескоро захотят вернуться на это проклятое место. Джунгли постепенно перейдут в наступление, планомерно захватывая город, квартал за кварталом, район за районом, и так – до самой набережной. Асфальт прорастет травой, гигантские лианы оплетут полуразрушенные высотки Сити и величественный кафедральный собор, растрескаются и падут незыблемые бетонные конструкции, и лет через восемьдесят контуры умершего города можно будет различить разве что из космоса.
Наверное, каждому существующему месту на Земле отведен свой собственный ресурс: столько-то времени на развитие, строительство и удовольствия, столько-то времени на упадок и мучительную смерть. Так случится и с Оранжвиллем, где последние люди наверняка доживают последние дни.
И тут, словно в опровержение моих слов, снизу доносится раскатистая пулеметная очередь, на которую тут же накладывается душераздирающий стон. Отчетливое ругательство, истошный визг тормозов, звон разбиваемого стекла, затем – пронзительный детский крик…
Даже не успеваю испугаться, как с другой стороны дома оглушительно бахают ружейные выстрелы, и на них вновь накладывается пулеметная очередь. Уцелевшее оконное стекло в доме напротив водопадом вываливается на улицу, шальная пуля цокает в кирпичную кладку где-то совсем рядом со мной и рикошетит в бездонную темноту. Низкий рокот автомобильного двигателя, несколько одиночных выстрелов, скрип тормозов где-то вдали…
Я все-таки ошибаюсь, воля к жизни умирающих куда сильнее, чем повальное помешательство. Искалеченный, полуразрушенный город будет агонизировать еще очень долго, но уцелевшие озабочены лишь одним – как прожить лишний день. В цене теперь только то, что действительно может хоть на час, на минуту продлить жизнь: пресная вода, лекарство, патроны, продовольствие и крыша над головой, и потерявшие человеческий облик людишки пойдут на все, чтобы это заполучить…
…Я работаю до утра. Микроскоп, компьютер, формулы, реактивы, пробирки, газовая горелка, диаграммы, центрифуга, лабораторный бокс… Вновь микроскоп и вновь реактивы. У меня постоянно пересыхает во рту. Язык превращается в комок наждачной бумаги, губы трескаются, под веками – словно мелкий песочек. Больше всего я боюсь заснуть прямо за рабочим столом и разбить лицом микроскоп. Без микроскопа я как без рук, а отыскать в Оранжвилле еще один практически невозможно.
Мартышка Лаки поглядывает из вольера печальными блестящими глазами, и в ее взгляде, как мне кажется, прочитывается сочувствие.
Эта мартышка мне теперь куда симпатичнее некоторых людей…
23
Поздний ужин, обеденный стол – единственное место, где все мы собираемся вместе в одно и то же время. Место важных бесед, горячих споров и задушевных разговоров.
Сегодня мне надлежит сделать почти официальное заявление. Несмотря на важность момента, ощущаю абсолютный упадок сил, на всякий случай даже придерживаюсь за столешницу, чтобы не упасть. Друзья смотрят на меня сочувственно: представляю, как я выгляжу со стороны. Но тем не менее у меня есть чем их обрадовать…
Облизываю пересохшие от волнения губы и начинаю:
– Дорогие друзья… Имею удовольствие сообщить, что у меня для вас целых две новости…
– Хорошая и плохая, как обычно? – не выдерживает Джамбо.
– Нет. Хорошая и очень хорошая! – с вымученной улыбкой отвечаю я. – С какой начинать?
– Давайте с просто хорошей, мистер Артем! – Кажется, Курума уже догадывается, что я собираюсь сказать.
– Вчера вечером я взял у всех нас кровь на анализ подтипа «Е» эболавируса… Анализ отрицательный у всех нас. Подчеркиваю: у всех!..
Да-да, нам вновь просто сказочно, фантастически повезло: ни жизнь под одной крышей с инфицированным канадцем Эндрю, ни даже контакт с его зараженной кровью не повлек фатальных последствий, которых мы все так боялись… Я дважды сделал один и тот же анализ – и понял, что не ошибся!..
– И это просто хорошая новость? – недоверчиво отзывается Элизабет. – Что вообще может быть лучше?
Откашливаюсь, пытаюсь осанисто расправить плечи – в результате с рубашки отскакивает пуговица. Почему-то ловлю себя на мысли, что в этот момент я, наверное, напоминаю нерадивого выпускника института, всю жизнь прогуливавшего занятия и внезапно для всех сдавшего госэкзамены на «отлично».
– Сравнительно недавно я ввел обезьянке Лаки культуру вируса Эбола, – произношу я с подчеркнутой артикуляцией. – Провел тщательные клинические наблюдения. Лаки была на все сто процентов инфицирована, со всеми сопутствующими симптомами. Сегодня утром взял ее кровь на анализ…
