Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Мы вместе сделали небольшой круг по скверу. Он расспрашивал меня о войне. Я выразил абсолютный оптимизм и ждал, что он ответит. Сначала Танеев как будто соглашался со всем, что я говорю, но скоро во фразах, более или менее прикрыто, он начал изливать свои беспокойство и печаль.
Он сказал: "Ища аргументов в пользу вегетарианства, Толстой кончает одну из своих статей описанием отвратительной бойни: "Резали свинью. Один из ассистентов полосовал ей ножом шею. Животное издавало пронзительное и жалобное хрюканье: был момент, когда оно вырвалось из рук своего палача и побежало, обливаясь кровью. Издали, так как я близорук, я не различал подробностей сцены; я видел только тело свиньи, розовое, как тело человека, и слышал ее отчаянное хрюканье. Но кучер, сопровождавший меня, пристально смотрел на все, что происходило. Свинью снова поймали, повалили и довели до конца кромсанье. Когда хрюканье прекратилось, кучер испустил глубокой вздох. Возможно ли, сказал он наконец, возможно ли, чтоб они не ответили за это"".
За три месяца, с тех пор, как русская кровь течет беспрерывно на равнинах Польши и Галиции, сколько мужиков должны были подумать: "Возможно ли, чтоб они не ответили за все это"!
Пятница, 30 июля 1915 г.
Сессия Думы откроется через три дня. Но много депутатов уже съехалось в Петроград, и Таврический дворец очень оживлен.
Из всех губерний несется один и тот же крик: "Россия в опасности. Правительство и режим ответственны за военные неудачи. Спасение страны требует прямого содействия и беспрерывного контроля народного представительства. Более чем когда-либо русский народ готов продолжать войну до победы…" Слышны также почти во всех группах резкие, открытые протесты против фаворитизма и взяточничества, против германских влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова, Распутина, царицы.
С другой стороны, депутаты крайней правой фракции, члены "Черного блока", оплакивают уступки, сделанные царем либерализму, и энергично высказываются за резкую реакцию.
Пятница, 13 августа 1915 г.
Очень активный и даже несколько экзальтированный корифей "либерального национализма", бывший гвардейский офицер С., просил меня вчера принять его для продолжительной конфиденциальной беседы.
Я принял его сегодня днем. И, как бы ни привык к пессимизму, был поражен серьезным, сосредоточенным, скорбным выражением его лица.
— Никогда я так не беспокоился, — сказал С. — Россия в смертельной опасности. Ни в один из периодов своей историй она не подвергалась большей опасности. Немецкий яд, два века действующий в ее жилах, убивает страну. Россию может спасти только народная революция.
— Революция во время войны… Вы забыли о войне…
— Нет, право, не забыл. Революция, какой я ее предвижу и какую желаю, была бы единовременным освобождением всего народного динамизма: великолепным освобождением всей славянской энергии… После нескольких дней неизбежных потрясений, допустим даже месяца смуты и паралича, Россия восстала бы в величии, какого вы и не подозреваете. Вы увидели бы тогда, какие запасы моральной энергии таятся в русском народе. Он обладает неисчислимыми резервами мужества, воодушевления, благородства. Это величайший в мире очаг идеализма.
С. продолжал превозносить магическое действие возрождения, которого он ждет от народного восстания.
— Прежде всего надо бить в верхушку, в голову, — сказал он. — Царь мог бы быть оставлен на троне, потому что, если ему и недостает воли, он в сущности все-таки патриот. Но царицу и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, московскую игуменью, надо бы заточить в монастырь на Урале, как делали некогда при наших великих царях. Затем весь "потсдамский двор", всю клику балтийских баронов, всю камарилью Вырубовой и Распутина надо сослать в глубь Сибири. Наконец, великий князь Николай Николаевич должен немедленно сложить с себя обязанности главнокомандующего…
— Великий князь Николай Николаевич… Вы не верите его патриотизму? Вы не считаете его достаточно русским, достаточно антинемцем? Чего же вам еще надо?..
— Я согласен с вами, что он патриот, что он обладает волей. Но он слишком плохо справляется со своей задачей. Это не вождь, это икона. А нам нужен вождь.
С. закончил разговор, набросав портрет армии, который оказался слишком верным:
— Армия все еще поражает героизмом и самоотверженностью, но она не верит больше в победу, она наперед осознает себя принесенной в жертву, как стадо, которое ведут на бойню. В один прекрасный день, может быть скоро, наступят полное уныние, пассивная покорность, армия будет без конца отступать, не станет больше бороться, сопротивляться.
Я возразил, что военное положение, как бы оно ни было плохо, далеко не отчаянное. Народное движение, во главе которого стала Дума, обнадеживает. И при методичности, упорстве и энергии все прошлые ошибки могут быть еще исправлены.
— Нет! — воскликнул С. с мрачной энергией. — Нет! Дума не в состоянии бороться с официальными и закулисными силами, которыми располагает немецкая партия.
Воскресенье, 22 августа 1915 г.
Распутин недолго оставался в своей сибирской деревне. Он вернулся три дня тому назад, у него уже были продолжительные беседы с царицей.
Царь на фронте.
Среда, 25 августа 1915 г.
Когда я вышел сегодня утром к Сазонову, он немедленно объявил мне бесстрастным официальным тоном:
— Господин посол, я должен сообщить вам о важном решении, только что принятом его величеством императором. Прошу вас хранить это в тайне. Его величество решил освободить великого князя Николая Николаевича от обязанностей главнокомандующего, назначив его наместником на Кавказ, вместо Воронцова-Дашкова, которого состояние здоровья вынуждает выйти в отставку. Его величество лично принял высшее командование армией.
Я спросил:
— Вы сообщаете мне не о намерении, а о твердом решении?
— Да, это непреложное решение императора, он объявил его вчера своим министрам, добавив, что он не допускает никакого обсуждения.
— Будет ли император фактически главнокомандующим?
— Да, в том смысле, что впредь он будет жить в Ставке и высшее руководство операциями станет исходить от него. А что касается подробностей командования, то их император поручит новому начальнику Главного штаба, которым станет генерал Алексеев. Впрочем, Ставка будет переведена ближе к Петербургу, вероятно в Могилев.
Мы некоторое время молчали и смотрели друг на друга. Потом Сазонов продолжил:
— Теперь, когда я официально сообщил вам все, что должен был, мой дорогой друг, могу вам признаться, что я в отчаянии от принятого царем решения. Вы помните, что в начале войны он хотел уже стать во главе своих войск, и все его министры, я первый, умоляли его не делать этого. Наши возражения имеют теперь еще больше оснований. По всей вероятности, наши испытания не скоро кончатся. Нужны месяцы для того, чтобы реорганизовать армию и дать ей возможность продолжать бой. Что произойдет в это время? До каких пор мы вынуждены будем отступать? Не страшно ли подумать, что впредь царь лично будет ответственен за все несчастья, которые нам угрожают. И если по вине одного из наших генералов мы потерпим поражение, это будет не только военное поражение, но одновременно поражение политическое и династическое.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
