— …то и дон Камилло рассуждает даже не как Пеппоне, а хуже Грома, который и вовсе не умеет рассуждать, — закончил предложение Христос.
— И то правда, — согласился дон Камилло. — Но Бинелла все же подлец.
Дальше он ничего не успел сказать, потому что с улицы донеслись крики, и в церковь вбежал, задыхаясь, до смерти перепуганный человек.
— Они хотят меня убить, — всхлипнул он, — спасите!
Толпа была прямо за дверью — вот-вот вломится.
Дон Камилло ухватил подсвечник весом в полцентнера и угрожающе им замахнулся.
— Во имя Господа! — крикнул он. — А ну все назад, а то я вам головы размозжу! Помните, что тот, кто вошел в храм, неприкосновенен, ибо он освящен.
Народ остановился.
— Позор вам, стадо безумцев! Возвращайтесь в свои хлева и молитесь, чтобы Господь простил вам ваше звероподобие!
Народ в смущении опустил голову и начал было молча расходиться.
— Креститесь! — приказал дон Камилло. С подсвечником в огромной руке, ростом с гору, он казался библейским Самсоном.
Все перекрестились.
— Между вами и предметом вашей звериной злобы стоит крест, который каждый из вас начертал на себе своею рукой. Кто осмелится переступить эту священную ограду, совершит кощунство. Vade retro[19].
Он вернулся в церковь и запер дверь на цепь, хотя в этом не было никакой нужды. Человек ссутулился на скамье и все никак не мог отдышаться.
— Спасибо, дон Камилло, — прошептал он.
Дон Камилло не ответил, а, походив немного взад-вперед, остановился перед ним.
— Бинелла, — с дрожью в голосе сказал дон Камилло, — Бинелла, здесь, передо мной и Богом, ты не смеешь солгать! Нарушения не было! Сколько дал тебе этот негодяй Пеппоне, чтобы ты объявил нарушение в случае ничьей?
— Две тысячи пятьсот лир.
— М-м-м! — замычал дон Камилло и сунул под нос Бинелле здоровенный кулак.
— Но… — простонал Бинелла.
— Вон отсюда! — крикнул дон Камилло, указывая на дверь.
Оставшись один, дон Камилло обратился к Христу.
— Говорил я, что он продажный негодяй?! Так прав я или нет, что рассердился?
— Нет, дон Камилло, — ответил Христос. — Ты сам во всем виноват, ведь это ты за такую же услугу предложил Бинелле две тысячи лир. Однако когда Пеппоне предложил ему на пятьсот больше, он принял его предложение.
Дон Камилло развел руками.
— Иисусе, — сказал он, — если так рассуждать, то получается, что это я во всем виноват.
— Так и есть, дон Камилло. Ты первым предложил ему эту сделку, а раз ты священник, то он и решил, что это — честная сделка. А сделка — что одна, что другая, — и любой выберет ту, что выгоднее.
Дон Камилло опустил голову.
— Получается, что, если бы этому бедолаге сейчас влетело от моих, виноват во всем был бы я?
— Ну, в некотором смысле, да. Ты первым ввел его в искушение. Хотя вина твоя была бы куда больше, если бы Бинелла показал штрафную карточку игрокам Пеппоне. Тогда его побили бы красные, и ты не смог бы их остановить.
Дон Камилло немного поразмыслил.
— То есть, в конечном счете, — заключил он, — хорошо, что выиграли они.
— Именно так, дон Камилло.
— Благодарю Тебя, Господи, за то, что я проиграл. С миром в сердце принимаю я это поражение как наказание за свое коварство. Я говорю это потому, что правда раскаялся. Ведь чего стоит увидеть своими глазами поражение такой команды, которая, я не хвастаюсь, могла бы играть в Лиге Чемпионов, — а таких «Динамо» десять тысяч за пояс бы заткнула. Когда такое видишь, то просто сердце разрывается, и душа вопиет об отмщении.
— Дон Камилло, — остерегающе произнес Христос.
— Эх, Ты не можешь меня понять. Спорт — штука особая. Ты либо в нем, либо нет. Понимаешь?
— Более чем, мой бедный дон Камилло. Тем более, что… А кстати, когда матч-реванш?
Дон Камилло подскочил. Сердце его забилось от радости.
— Шесть-ноль! — закричал он. — Мы из них метелки сделаем. Вот так, смотри!
Он подбросил свою шляпу и ловким движением ноги отправил ее в окошко исповедальни.
— Гол! — сказал Христос, улыбаясь.
Мститель
Шпендрик прибыл на гоночном велосипеде и затормозил «по-американски» — это такой специальный способ: надо соскочить с седла назад и затормозить, сидя на заднем колесе и сжимая его коленями.
Дон Камилло читал газету на скамеечке перед приходским домом. Он поднял голову.
— Тебя штанами, что, Сталин снабжает? — благодушно спросил он Шпендрика.
Тот протянул ему конверт, коснулся двумя пальцами козырька своей кепки и вскочил в седло велосипеда. Заворачивая за угол приходского дома, он обернулся.
— Меня ими Папа Римский снабжает, — крикнул он, привстав на педалях, и рванул с места.
Дон Камилло уже поджидал это письмо, ведь это было приглашение на торжественное открытие «Народного дома» с программой празднеств. Речи, доклады, духовой оркестр, фуршет, а после обеда — «Грандиозный боксерский поединок между чемпионом местной партячейки в супертяжелом весе тов. Баготти Мирко и чемпионом партийной организации провинции в супертяжелом весе тов. Горлини Антео».
Дон Камилло пошел с докладом к Распятию в Главном алтаре.
— Иисусе, — воскликнул он после того, как зачитал всю программу, — вот это и называется коварством! Если бы Пеппоне не был распоследним грубияном, он вместо этого мордобоя поместил бы в программу матч-реванш между «Динамо» и «Гальярдой»! Вот теперь-то я…
— Ты даже и не мечтай идти к Пеппоне и высказывать ему все, что тебе хотелось бы сказать, поскольку виноват, все равно, ты, — перебил его Христос. — Это очень логично, что Пеппоне хочет устроить что-нибудь другое, не такое, как было у вас. А потом Пеппоне не дурак, чтобы отмечать открытие своего Дома проигрышем собственной команды. А тут, даже если, предположим, его чемпион будет повержен, ничего страшного: один товарищ, другой товарищ — и весь сор остается в избе. А поражение, нанесенное твоей командой, пошатнуло бы авторитет его партии. Так что ты должен признать, Пеппоне просто не мог включить в программу матч с твоей «Гальярдой».
— Но я-то его включил! И проиграл к тому же.
— Дон Камилло, — мягко упрекнул его Иисус, — ну ты же не представляешь никакую партию. И ребята твои отстаивали не честь Церкви, а просто честь своей спортивной команды, которая по чистой случайности была собрана в приходе. Или ты полагаешь, что в воскресенье поражение было нанесено христианской религии в целом?
