— Пусть отмокает.
— Люблю вьетнамскую еду, — после паузы обронила я. — Давненько не пробовала.
Торп повернулся, прислонился к кухонному столу. Помолчал.
— Джон Уилер, — наконец проговорил он. — Он был дворником в Стэнфорде. Один студент заявил, что в вечер ее смерти видел, как тот разговаривает с Лилой в здании математического факультета.
— Джон Уилер! Что-то не помню такого имени в книге.
Торп пожал плечами:
— Я всего раз говорил с ним. В первом варианте он был, а потом я его вычеркнул: не интересно.
— А где его найти, знаете?
— Какое там! Сто лет прошло. Но может, отыщется его прежний адрес. Пойдем-ка.
Если спальня была единственным опрятным местом в доме, то в гараже Торп даже не пытался поддерживать порядок. Помещение предназначалось для двух машин, но было так завалено и заставлено коробками, садовым инструментом, спортивным инвентарем и старой мебелью, что сюда не удалось бы впихнуть и мотоцикл. Освещался гараж люминесцентными лампами; в их неестественно ярком свете Торп выглядел совсем старым, изможденным — утренняя щетина, мятые брюки, закапанный вином свитер. Сквозь запах лосьона слабо, но явственно пахло телом. В одной главе книги он описывал Питера Мак-Коннела как современного доктора Джекила и мистера Хайда, а сейчас мне подумалось, что это сравнение скорее подходит самому Торпу. И гараж как нельзя лучше олицетворял истинного Торпа — не щеголеватого, подтянутого литератора, которого он изображал на публике, а такого, каков он наедине с самим собой, — дурно пахнущего и неуверенного, среди обломков собственного одиночества.
— Добро пожаловать в винный погреб! — пошутил он.
Я споткнулась о свернутый рулоном старый ковер, Торп ухватил меня за руку и удержал. Мимо грозящих рухнуть стеллажей, мимо тренажера со штангой, мимо нескольких переполненных мусорных баков мы пробрались к металлическому картотечному шкафу, задвинутому в самый угол.
— Может, все это и смахивает на последствия взрыва, — сказал Торп, — но хочешь верь, хочешь не верь, а у меня есть система. В этом шкафчике у меня все записи к старым книгам, начиная с первой и дальше — сверху вниз.
Он вытащил верхний ящик и принялся рыться в зеленых папках. Запахло плесенью и старой бумагой, и я вспомнила кабинет хироманта, где как-то летом на каникулах подрабатывала целых три нескончаемые недели. А буквально через несколько дней после окончания моей рабочей повинности явился недовольный клиент и открыл пальбу, убив самого хироманта и серьезно ранив секретаршу, которую я как раз и замещала, пока у той был медовый месяц. Это происшествие только укрепило меня в мысли, что мир чреват опасностью и таится она в самых, казалось бы, безобидных местах. Я усвоила этот урок после смерти Лилы и с тех пор с неумолимым постоянством убеждалась в его жестокой справедливости.
Я заглянула через плечо Торпа, пытаясь разобрать ярлычки на папках, но там вместо имен стояли лишь даты. Наконец он извлек одну папку и листал ее, пока не добрался до небольшого блокнота в зеленой обложке, с тисненой золотом надписью «Меморандум».
— Замечательный блокнот, а? — обернулся ко мне Торп. — Отчет ФБР У меня там есть знакомая, Люси Рэнахан, она мне удружила. Давно это было. Определенно отдает Гувером. Такая жалость, что они больше их не выпускают, отчетов то есть. — Он лизнул палец, переворачивая одну страничку за другой. — Ах нет! Джеймс.
— Что, простите?
— Джеймс Уилер, а не Джон. Я ошибся. Вот его прежние координаты. Ему тогда было за пятьдесят и здоровье неважное. Вполне возможно, его и в живых уж нет. Хотя, если память мне не изменяет, жена у него была много моложе. — Торп вырвал страничку из блокнота и протянул мне.
Там значились имя, адрес и номер телефона.
— А это что? — я ткнула пальцем в набросок какого-то лица под номером.
— Так, привычка. Когда разговариваю с людьми, всегда их рисую. И жертв тоже рисую, по фотографиям. Помогает проникнуть в характер. Пытался уговорить редактора включить рисунки в книгу, а та уперлась: мол, уводит читателя в сторону.
Значит, есть и портрет Лилы? И мой? Я потянулась к блокноту, но Торп отвел руку:
— Я обещал одно имя.
— А есть и другие?
Он не ответил. Мы вернулись через дом. В холле у фонтана я задержалась, оттягивая момент ухода. Мне все еще хотелось спросить насчет вида из окна. Теперь было заметно, что вода в фонтане зеленая и мутная. На поверхности плавали дохлые насекомые.
— Хочешь?
— Простите?
— Фонтан хочешь? Это была идея Фло. Все никак не избавлюсь от него. Можешь взять, если нравится.
— Спасибо. Я подумаю.
Нам обоим было ясно, что не стану я думать ни о каком фонтане. Пару минут спустя мы уже стояли у распахнутой двери и было ясно, что удобный случай спросить про окно упущен. В утреннем свете садик при доме имел жалкий вид: лаванда чахлая и невзрачная, лоскуток газона отчаянно нуждается в прополке.
— В субботу увидимся? — спросил он.
Я кивнула. Стоя в дверях, Торп наблюдал, как я роюсь в сумке в поисках ключей, как сажусь в машину. Я уже отъезжала, когда он подбежал к обочине и постучал в мое окно.
— Удобная обувь! — крикнул он.
«Удобная обувь»? Это что, ключ к разгадке, какая-то головоломка, которая приведет меня к настоящему убийце Лилы?
— В субботу, — пояснил он. — До «Мангостана» путь неблизкий.
— Ясно.
Спускаясь с Алмазных Высот по извивающейся змеей дороге, я припомнила, как однажды на пикнике в Лоун-Маунтин поведала Торпу одну историю. Про нашу немецкую овчарку, Бориса, который появился у нас в доме, когда мы с Лилой были еще маленькими. В 1986 году пес серьезно заболел. Сердце в груди переворачивалось — так мучился, бедняга. Мы всячески старались облегчить его страдания. Всю свою собачью жизнь, готовясь отойти ко сну, Борис сам решал, кого нынче почтит своим присутствием — родителей, Лилу или меня, а сделав выбор, входил в облюбованную спальню с большой помпой: приседал, шумно принюхивался и лишь потом вразвалочку подходил к кровати и плюхался на нее. Мы все его обожали и тем не менее постоянно изобретали способы выманить Бориса из своей спальни и затащить в чужую: он жутко храпел и занимал столько места, что уснуть с ним в одной постели было просто немыслимо. Но стоило псу заболеть, как все наши игры прекратились. Мы поняли, что скоро нам будет ужасно недоставать этого хлюпающего храпа и громоздкой тяжести в ногах постели.
Недели за две до смерти Бориса, когда стало ясно, что это может произойти в любую минуту, мы составили расписание, чтобы кто-то постоянно оставался с ним дома. Страшно было подумать, что Борис может умереть совсем один. Если у родителей не получалось отпроситься с работы, Лиле или мне разрешалось не ходить в школу. В тот вторник была моя очередь. Обычно мы сидели возле него в гостиной, откуда он теперь редко выползал. Я и сидела подле него на полу — гладила мохнатую спину и читала ему вслух. И тут в дверь позвонили.
