«Это какая-то мономания, — сказал он себе, — и есть, может быть, столько же следствие умственной усталости, как и сердечного увлечения. Мне нужен отдых и перемена места. Хорошо было бы уехать в Тироль, но это невозможно. Я связан по рукам и по ногам, если только не решусь идти против судьбы и отказаться от Августы Валлори».
Он не пошел против судьбы. На следующее утро он отправился кататься на яхте и даже для удовольствия мисс Валлори согласился ездить верхом по пыльным дорогам на вороной лошади Уэстона, между тем как хозяин ее сидел в конторе, занимаясь составлением черновых писем, переходивших для переписки набело к его помощникам и принимая клиентов. Мистер Вальгрев и мисс Валлори ездили вдвоем в Певенсей Кестль и гуляли там среди развалин, ездили на берег и слушали там чудесные рассказы сторожей о погибших барках и о спасенных грузах, словом, проводили время так, что могли бы оба быть счастливы, потому что были целые дни вместе, и мистер Вальгрев был любезнее обыкновенного.
Так продолжалось десять дней, но в конце десятого мистер Вальгрев внезапно решил, что ему необходимо возвратиться к Кардимумам и изучить прежние примеры подобного рода дела, и никакие убеждения мисс Валлори не могли поколебать его. Она уступила, не выказав сожаления, но была серьезно огорчена, потому что любила его сильнее, чем считала нужным показывать.
Глава XV. «ВСПОМИНАЕШЬ ЛИ ТЫ О ТОМ, ЧТО БЫЛО?»
Вся история жизни Грации Редмайн после отъезда Губерта Вальгрева может быть передана в двух словах: он уехал. Она всецело предалась своему горю, детскому горю, может быть, но тем не менее тяжкому для детской души. И не с кем ей было поделиться своею печалью. Напротив, она принуждена была постоянно следить за собой, чтобы не выдать своей страшной тайны, а тоска, как червь, грызла ее сердце. Она бледнела и худела и так изменилась, что даже тетушка Ганна не могла этого не заметить.
— Боюсь, что с ней то же самое, что было с ее бедною матерью, Джемс, — сказала она однажды мужу. — После того вечера в Клевендонском парке с ней было уже несколько обмороков. Третьего дня я дала ей работу в молочне, потому что она не знала, что делать с собой от безделья. Нельзя же целые дни только читать романы и играть на фортепьяно. И работа-то была легкая, разложить масло в формы, но не простояла она в молочне и получаса, как вдруг с ней сделался обморок, и она так и хлопнулась бы об пол, если бы я не успела поддержать ее. И стоило же мне труда привести ее в чувство. Боюсь, что мистер Гомфри прав, и что у нее какая-нибудь болезнь сердца.
— Бедная девочка, — сказал фермер с сожалением. Он знал свою племянницу, когда она была еще действительно девочкой и любила сидеть у него на коленях, играя его большими серебряными часами, и когда он боялся притронуться к ней своими грубыми руками как к нежному экзотическому цветку. — Бедная девочка, это ужасно, Ганна, если она действительно больна. Она так молода, так хороша, так добра, что другой такой девушки не найти в нашей стороне. И отец для нее только и живет. Он с ума сойдет, если вернется домой и не найдет дочери. Нам надо сделать для нее что-нибудь, Ганна. Не свозить ли ее к какому-нибудь лондонскому доктору? Как ты думаешь?
— Пожалуй, — отвечала мистрис Редмайн задумчиво, — только не раньше окончания уборки хмеля. До тех пор я не могу потерять ни одного дня, хотя бы дело шло о спасении жизни, как ты, может-быть, думаешь. Но, слава Богу, до этого еще не дошло. Грация слаба и подвержена обморокам. Но это, может быть вовсе не опасно.
— Нет, ты должна непременно свозить ее в Лондон лишь только мы уберемся с хмелем, Ганна, и посоветоваться там с хорошим доктором.
— Я вовсе не против этого. Что пользы тревожиться, и, может быть, напрасно, словами мистера Гомфри. Он любит преувеличивать. Если ему пожалуешься на головную боль, он сделает такое лицо, как будто осталось только призвать гробовщика.
— А я вот что думаю, мать, — обратился Джемс Редмайн к жене после небольшой паузы, — нет ли у девушки чего на уме? Не тоскует ли она о чем-нибудь?
— Тоскует! О чем ей тосковать? Живет на всем готовом, палец о палец не ударит, если самой не вздумается. Она во всю жизнь не испытала никакого горя, кроме разлуки с отцом. Почему тебе пришел в голову такой вздор, Джемс?
— Не знаю. Девушки вообще мечтательницы, а этот господии, мистер Вальгрев, ухаживал за ней и много разговаривал с ней Очень может быть, что он вбил ей в голову какую-нибудь нелепую фантазию, говорил ей комплименты, а она вообразила, что он влюблен в нее, — робко прибавил мистер Редмайн. Он укорял себя в душе за свое поведение в течение недели отсутствия своей жены, когда Грация и жилец благодаря ему пользовались полною свободой. Мистрис Редмайн сердито прервала его.
— Ухаживал за ней! — воскликнула она. — Я знаю только что в моем присутствии я не допускала ничего подобного и грех сказать, чтобы мистер Вальгрев вел себя неприлично. Он, конечно, был внимателен с Грацией. Она хорошенькая девушка и мимо нее нельзя пройти, не заметив ее. Но я уверена, что он не говорил ей никакого вздора и вел себя как джентльмен.
— Тебе лучше знать, Ганна, — сказал фермер покорно. — Мне только не нравится, что Грация ходит, повесив голову. Это неестественно.
— Это слабость и больше ничего, Джемс. Пусть она пьет чай из этого хмеля, который я для нее приготовила, и ты увидишь, как она скоро поправится. Нет ничего полезнее кружки хмелевого чая утром, но ведь девушки упрямы и хотят, чтобы лекарство было сладким, как варенье.
Этим и кончилось совещание супругов. Состояние здоровья Грации казалось изменчивым. Бывали дни, когда она пыталась подавить свое горе и казаться веселою и оживленною, но большей частью ходила как убитая. Когда дядя и тетка начинали расспрашивать ее, она отговаривалась головною болью и не хотела ни в чем сознаться. Однажды добрый Джемс Редмайн отвел ее в сторону и спросил с искренним участием, глубоко ее тронувшим, нет ли у нее какого горя, во она отвечала ему: какое может быть у меня горе?
— Вы все так добры со мной, милый дядя, — сказала она, — и если бы только отец мой был дома, я была бы вполне счастлива.
Ответ был неопределенный, но Джемс Редмайн им удовольствовался и отправился к жене с видом радостного торжества.
— Я все разузнал, мать, — объявил он. — Грация тоскует об отце, она сама сейчас созналась мне в этом.
— Очень глупо с ее стороны, — отвечала мистрис Джемс, не любившая узнавать что-нибудь из вторых рук. — Ее тоска не ускорит возвращения Ричарда ни на один день и не обогатит его ни одною лишнею унцией золота. Лучше пила бы мой чай и заботилась о своем здоровье, чтобы он мог порадоваться на нее когда возвратится домой.
Прошло три недели после отъезда мистера Вальгрева — целая вечность страдания для Грации — корда его посылка прибыла в Брайервуд. Пакет был адресован его почерком, который был хорошо знаком Грации по заметкам в книгах, которые он давал ей читать и по бумагам, оставшимся на его столе. Судьба благоприятствовала ей в минуту получения. Она вышла на встречу почтальону, ничего не ожидая, ни на что не надеясь. От мистера Вальгрева она не ждала никаких известий. Разве он не сказал ей положительно, что между ними все будет кончено с его отъездом из Брайервуда? А она была слишком простодушна, чтобы считать его способным поколебаться. Он сказал, что честь обязывает его расстаться с ней, и он покорится этой необходимости, думала она.
