— Друг мой, я считаю положение ручной кошки очень завидным положением, но оно не в моем характере. Что же касается Уэстона, то человек так ухаживающий за своими баками, сам напрашивается на подобные отзывы. Далеко вы катались?
— Мы доезжали до Вайта, были на днях на гонке лодок в Райде и завтракали там у Фильмеров. Они чрезвычайно благодарны нам за виллу.
— Так нельзя сказать, чтобы вы не знали, как убить здесь время?
— Конечно. Я много каталась верхом.
— С Уэстоном?
— Да, вы, может быть, и этому завидуете. — спросила она, презрительно тряхнув головой и бросив на него сердитый взгляд. Если бы Губерт Вальгрев был влюблен в свою будущую жену, этот сердитый взгляд показался бы ему обворожительнее самой нежной улыбки другой женщины. Но он думал о других глазах, которые никогда не смотрели на него сердито, а на Августу Валлори глядел так равнодушно, как будто она была образцом испанской портретной живописи, портретом Веласкеса.
— Честное слово, Августа, вы становитесь красивее с каждым разом, как я вижу вас, — сказал он. — Но если вы желаете знать, завидно ли мне, что Уэстон имеет возможность кататься с вами верхом по пыльным загородным дорогам, я должен ответить отрицательно. Человек гончее животное по преимуществу, и ездить верхом, не имея в виду никакой дичи, я считаю вовсе не интересным времяпрепровождением. Если бы теперь был ноябрь и мы были в деревне, я охотно рисковал бы своею шеей раза три в неделю в вашем обществе.
— Но дело в том, что теперь не ноябрь, а если б был ноябрь, то мне сказали бы, что адвокат не может в этом месяце тратить время в моем обществе.
В такой учтивой пикировке прошло время до звонка к переодеванию, и мисс Валлори, передав своего возлюбленного дворецкому, ушла наверх наряжаться к семейному обеду. Мистер Вальгрев был отведен в большую спальню, в которой стены и потолок были только что окрашены, каминная решетка вставлена криво, а окна как бы нарочно сделаны так, чтобы в комнате был постоянный сквозной ветер. Убранство комнаты было общепринятое в приморских домах: новые пестрые ковры, кровать нетвердо стоявшая на своих ножках, плательный шкаф черного дерева, дверок которого никакие силы земные не могли удержать затворенными, все, что возможно окрасить под мрамор, было окрашено под мрамор, но ни кресел, ни письменного стола не было в комнате, и яркое солнце разливалось беспрепятственно по пустынному ковру.
«Так Уэстон был очень любезен и старался заменить меня, — сказал мистер Вальгрев, одеваясь. — Желал бы я знать, способен ли он отбить у меня мисс Валлори. А если б это случилось, стал бы я жалеть? Быть отвергнутым мисс Валлори совсем не то что самому отказаться от нее. В первом случае, ее отец не имел бы причины ссориться со мной, напротив, он должен бы был вознаградить меня. И немало пришлось бы ему сделать, чтобы вознаградить меня за такую обиду. Но не думаю, чтобы мне угрожала какая-нибудь опасность со стороны друга моего Уэстона, а я, кажется, уже совсем вылечился от моего увлечения и выбросил его из головы как мимолетное сновидение».
Он сошел вниз и в гостиной нашел мистера Валлори в парадном костюме, с очками на орлином носу и с газетой в руках.
Газета была легким средством завязать разговор о предметах текущего интереса. Парламент был распущен, наступил сезон протестов, и газеты были наполнены негодующими письмами. Жалобы на беспощадность содержателей шотландских гостиниц, споры о пользе сопротивления, жалобы отцов семейств на необычайно длинные вакации их сыновей, жалобы на военную администрацию, требования реформ во флоте стекались во множестве в популярные периодические издания, и мистер Валлори, считавший долгом читать свою газету от первой строки до последней, спешил поделиться своими мыслями обо всех этих предметах.
Он был тяжелый, высокопарный человек, и мистер Вальгрев всегда тяготился его обществом, но еще никогда не казалось оно ему до такой степени утомительным, как в этот августовский вечер, когда менее аристократическое общество Истборна весело гуляло по набережной, наслаждаясь морской прохладой. Ему казалось, что ему стало бы легче, если б он мог уйти и погулять по уединенным прибрежным холмам при заходящем солнце, но в этой незнакомой гостиной, сидя на центральном оттомане и слушая монотонный резкий голос мистера Валлори, рассуждавшего о военной реформе, он не чувствовал себя в силах превозмочь одолевавшую его тоску.
Незадолго до обеда вошел Уэстон, одетый, как модная картинка, и с видом человека, явившегося на званый обед. Он приехал с вечерним поездом, окончив свои дневные занятия в Сити, сказал он дяде.
— Вот внимательный-то племянник! — воскликнул мистер Валлори старший. — Он работает все утро в Сити, а вечером приезжает сюда перевертывать страницы нот своей кузине, пока я отдыхаю после обеда, а на следующий день уезжает в город, в четверть восьмого, если только его услуги не понадобятся здесь для катания на яхте или верхом. Смотрите, Вальгрев, чтобы он не отбил у вас вашу невесту.
— Если мне суждено лишиться моей невесты, — отвечал мистер Вальгрев с самою любезною улыбкой, — я желаю мистеру Валлори всевозможного счастья. Но молодая особа, удостоившая меня своим выбором, так же мало способна изменить, как жена Цезаря.
Молодая особа, которую он сравнивал с женою Цезаря, вошла в эту минуту в комнату, в свежем белом кисейном платье, отделанном атласными бантами персикового цвета. Она приветствовала Уэстона холодным поклоном, Если бы он действительно был любимою ангорской кошкой, она обратила бы на него больше внимания, чем теперь. Он привез ей новые ноты и новые книги и, показывая ей их, завладел минут на десять ее вниманием. Затем был возвещен обед, к великому облегчению мистера Вальгрева. Он подал руку Августе, а услужливый Уэстов пошел рядом с дядей, разглаживая свои баки и проклиная в душе Губерта Вальгрева.
Обед в Истборне ничем не отличался от обеда в Акрополис-Сквере. Дворецкий мистера Валлори не убавил бы ни одного блюда в обеде ни при каких обстоятельствах и накрыл бы стол так же аккуратно, как всегда, если бы ему пришлось сделать это в Помпее, накануне извержения и зная, какая участь ожидает его. Кухарка мистера Валлори была безукоризненная матрона, получавшая семьдесят гиней в год, но она не обладала неистощимою изобретательностью, и Губерт Вальгрев был знаком со всеми блюдами в ее каталоге, начиная с consomme aux oeufs и кончая яблочным пирожным. Он ел свой обед машинально, под нежно-внимательными взглядами дворецкого и лакеев, а мысли его были далеко от этой столовой.
После обеда они занимались музыкой, поговорили ‘немного, посидели немного на балконе, глядя на восхождение полной луны над волнистою поверхностью моря, сыграли спокойный роббер в угождение мистеру Валлори, потом был подан поднос с коньяком, сельтерской водой, хересом и содой, мужчины лениво сделали себе по стакану прохладительного питья и все пожелали друг другу спокойной ночи.
— Надеюсь, что вы поедете завтра кататься на яхте, — сказала Августа своему жениху, когда он отворил перед ней дверь гостиной.
— С величайшим удовольствием, — отвечал он, а действительно ему казалось, что среди беспокойных морских волн он сумел бы сбросить с себя часть своей душевной тяжести.
