«Какие сигареты ты куришь?» – спросил Мартин у Сесара, глядя на тлевший на земле окурок и словно забыв о состоянии сестры. «Он курит «Жан». Все естественники курят темный табак, и мой коллега не исключение, – сообщил ему Редин. – Мы же, гуманитарии, предпочитаем светлый. Я в последнее время перешел на «Данхилл». Возьми мои, если хочешь». Но Мартин отказался от его сигареты. Он встал и пошел вперед, остановившись перед Сесаром. «Я никогда не пробовал твоих. Дай мне одну, если ты не против».
Сесар протянул пачку «Жана» Мартину. Пачка была красивая, красно-черного цвета, по низу шел орнамент, имитировавший шахматные клетки. «Все вы, коммунисты, похожи друг на друга. Все худые, с толстыми стеклами», – сказал Мартин. «Правда это или нет, коммунист?» – съязвил он, похлопывая Сесара по щеке.
Я не смог сдержаться. Я бросился на Мартина и толкнул его так, что он вылетел за пределы рамки. «Оставь людей в покое!» – крикнул я, грозя ему кулаком. Я хотел ударить его, разбить челюсть. «Спокойно, Давид», – сказал мне Сесар, хватая меня за пояс и стараясь оттащить в сторону.
Мартин раскрыл руки. «Не вздумай бить меня здесь. Ты что, не видишь, что я за пределами ринга?» – сказал он, указывая на линии рамки. Подошел Хосеба и встал между нами: «Только вот драк нам не хватает. Тереза при смерти, а вы драться собрались!» Я отступил и позволил Сесару и Хосебе оттащить меня от Мартина. Я уже не испытывал ярости, мне только хотелось плакать. «Не стоит драться, Давид. Хотя у меня возникло то же желание, что и у тебя», – сказал Хосеба.
Адриан пошел к другому входу на лесопильню, к себе домой. «Сегодня по телевизору футбольный матч. «Арсенал» – «Барселона». Кто хочет посмотреть, пошли со мной», – сказал он. «Пойдем, Сесар?» – спросил Редин. Сесар не возражал: «Неплохая идея, Давид. Пошли с нами, посмотрим матч». – «Пойдем», – присоединился к нему Хосеба.
Мартин положил мне руку на плечо: «Ты все еще не простил мне историю с журналом?» Я перевел взгляд на лужайку, откуда на нас взирал Моро. «Вижу, что нет, – заключил Мартин. – А вот я как Тереза. Я все прощаю. Даже толчки». К нам подошел Хосеба. «Когда ты поедешь к Терезе?» – спросил он Мартина. «Прямо сейчас». – «Передай ей, чтобы она мужалась. Скажи, что мы приедем навестить ее, как только сможем». Мартин повернулся ко мне. «Ты тоже? – спросил он. – Тоже поедешь?» – «Конечно поеду», – ответил я. Мартин обратился к Хосебе: «Она здорово обрадуется, когда узнает. Такова жизнь, Хосеба. Ты ее друг, а Давид – ее любовь».
Все остальные были уже около лестницы, ведущей в дом Адриана, и я тоже направился к ним. Мартин схватил меня за руку: «Что это тебе так не терпится уйти? Не хочешь поехать со мной в больницу? Терезе было бы приятно. Смотри, вот мой мотоцикл. Месяц назад я получил права». На обочине дороги стоял «ламбретта». Мотоцикл принадлежал одному из служащих гостиницы, но я уже не впервые видел его у Мартина. «Сегодня не имеет смысла ехать, – сказал Хосеба. – В больницу его все равно не пустят». Мартин в ярости посмотрел на него. Швырнул на землю сигарету, которую дал ему Сесар. «Не слишком умничай, Хосеба. Я всего лишь хотел его проверить». Он выругался и пошел за «ламбреттой».
X
Хосеба принес мне письмо от Терезы вскоре после ее возвращения из больницы. Внутри я обнаружил кусок грубого картона, как от упаковки. О triste, triste etait топ äme, «печальна, печальна была душа моя» было написано на нем фломастером бледно-голубого цвета. «Тебе следовало бы навестить ее», – сказал мне Хосеба. Я заверил его, что скоро это сделаю. «Мы все ходили. Даже Адриан, который ненавидит болезни. Только тебя не было».
Я не выполнил обещания. Вместо этого решил ответить Терезе письмом, в котором писал, что все еще сердит на ее брата из-за истории с порнографическим журналом и что не хотел бы столкнуться с ним в кафе или в коридорах гостиницы. И что по этой причине откладываю визит. Но непременно приду.
Разумеется, правда была совсем иной. Причина была связана не с Мартином. И не с его отцом, Берлино. Причина крылась в Вирхинии, la paysanne. Именно из-за нее я не ходил в гостиницу. Как сказала мне мама, она училась шить и приходила в мастерскую виллы «Лекуона» как раз в то же время, которое установила для посещений Терезы Женевьева, в шесть часов вечера. И перед дилеммой, которая возникала передо мной, – повидаться с Вирхинией или два долгих часа болтать с Терезой – я всегда склонялся к Вирхинии. Мельничный жернов времени не мог справиться с этой привязанностью. Скорее наоборот, зерно – семя любви – с каждым разом становилось все более твердым.
Вирхиния, la paysanne, жила в районе лесопильни, на другом берегу реки. Незадолго до шести часов вечера она пересекала мост, находившийся перед ее домом, и вступала на территорию, где строили новое спортивное поле, направляясь к вилле «Лекуона». Рабочие, завидев ее, оставляли свою работу и приветствовали ее, предлагая сигареты; она продолжала свой путь, не обращая на них никакого внимания.
Я видел ее из окна своей комнаты. Там был мой наблюдательный пункт. Мне нравилось смотреть, как она проходит мимо контейнеров и подъемных кранов, ловко обходя препятствия, почти не касаясь земли, легкая, как бабочка. «Привет, как дела?» – говорил я ей немного спустя, открывая перед ней двери дома, или: «А, ты пришла», или: «Ты даже дождя не испугалась». Она улыбалась своим особым образом, одними глазами. «Хорошо, а как ты?» – отвечала она, или: «Да, сегодня я немного припозднилась», или: «Погода ужасная, у меня все волосы растрепались». Я всегда находил ее хорошенькой, а с растрепанными волосами особенно.
Она отдавала себе отчет в том, что я жду ее, так же как в церкви, когда шла на свое место после причащения; казалось, она принимает мое отношение к ней, мои робкие попытки сблизиться. Мне трудно было смириться с тем, что она намеревается выйти замуж за человека, жизнь которого проходит в море.
Однажды я почувствовал, что узкая полоска, которую она оставляла для наших отношений, слегка расширилась, и осмелился назвать ее по имени: «Как поживаешь, Вирхиния?» – «Неплохо, Давид», – ответила она мне совершенно естественным тоном. Это было чудесное мгновение» Presi tanta dolcezza[10], следовало бы мне сказать, воспользовавшись выражением старинного поэта… Нежность, которую я испытал, услышав это приветствие, была так велика, что, взволнованный, я заперся в одиночестве в своей комнате, чтобы продолжить предаваться мыслям о ней.
Еще слаще было впечатление от нашей первой совместной прогулки. Мы встретились на лестнице виллы «Лекуона». Она шла домой, а я направлялся к Купальне Самсона, в новую мастерскую Адриана. Был теплый вечер конца весны, дул южный ветер. «У меня есть время. Если хочешь, я провожу тебя домой», – сказал я ей. Это пришло мне в голову совершенно неожиданно. Возможно, если бы я планировал это заранее, я бы не осмелился. «Почему бы нам не прогуляться?» – предложила она. Это означало, что мы можем пройтись по шоссе до того места, где строят новый квартал, а потом по другому берегу реки вернуться к ее дому. Как сказал бы мой товарищ по гимназии Кармело, она приглашала меня на прогулку приблизительно в три тысячи шагов, в четыре или пять раз длиннее, чем предполагал я.
