Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
Годы после смерти Хильмы были странными. Только теперь, когда старые времена проснулись в ней, Инна поняла, что все эти годы она словно не жила. Она свернулась клубочком у себя внутри, чтобы спрятаться, защитить себя. Все эти годы она выживала, выносила, терпела и сжималась в комочек, чтобы никто не мог ее коснуться. Она превратилась в букашку, которую нельзя ни бить, ни ласкать. Только растоптать. Но, как любое другое насекомое, Инна старательно пряталась, делалась незаметной, уползала, прежде чем на нее успевали наступить. Этим она и занималась все эти годы — уворачивалась от гнева Кновеля. И за это время она незаметно начала прятаться и от себя самой тоже. Инне хотелось стать прозрачной, как родниковая вода или как воздух, чтобы на ней не было ни пятнышка, ни отметинки. Ей хотелось жить незаметно, неузнаваемой и неприкасаемой. Только ослушавшись Кновеля и пойдя в лавку в Крокмюре, Инна поняла, что все может измениться. В то мгновение она вырвалась из невидимости и поняла, что теряет саму себя. И Инну охватило сильное желание снова себя увидеть. А потом появился чужак. Он позвал ее. Он отказывался ее не замечать.
В ней всегда оставалась только одна комната, в которой ее можно было увидеть. Комната, в которую Кновелю был вход воспрещен. Этой комнатой были ее заботы, ее время, хлев, скотина — весь тот мир, в котором жили они с матерью. Запах, свет, слабый солнечный свет или отблески огня из очага на стенах зимой — все это не могло исчезнуть, все это всегда было, как и ее собственное лицо. В те вечера и ночи, когда Кновель в припадке бешенства пинками загонял ее под тяжелые вонючие одеяла, она думала только о том, что утром, утром все будет по-другому. И внутри себя она видела свет и слышала звуки, которые издавала скотина, мычание и стук копыт. И хотя Хильмы больше с ней не было, Инна чувствовала ее присутствие. Здесь в хлеву мы свободны, Инна, здесь мы сами по себе и можем смеяться над чем нам вздумается.
Наттмюрберг ежился от зимних холодов. Снег все падал и падал, пока сугробы не выросли до самых окон. Солнце вставало каждый день все раньше и раньше и все выше карабкалось по небосклону. Постепенно до Инны дошло, что отец и не думает покидать постель: он нашел там себе приют и ему нравилось ходить под себя и нравилось, что о нем заботятся, как о младенце. У Кновеля больше не было воли к жизни. Рана на лбу затянулась. Он перестал жаловаться на головную боль, никаких других явных травм у него не было, и все же он продолжал лежать лежмя и отказывался даже попробовать встать на ноги.
— Я буду тебя поддерживать, — уговаривала Инна.
— Ты! — прошипел Кновель и, схватив ее за запястье, притянул к себе в постель. Его лицо внезапно оказалось совсем близко, так близко, что она перестала различать черты. Лицо превратилось в бесконечный пейзаж, в котором можно было заблудиться. — Ты! Ты меня поддержишь, дрянь? Да ты меня угробить хочешь! — шипел он.
Инна попыталась вырваться, но не смогла, поэтому только отвернула голову, чтобы не видеть его искаженного от гнева лица, запечатлевшегося на ней, как клеймо. Почему ему так нравится постоянно вызывать в ней ненависть? Зачем ему все время дразнить ее, выкуривать ее, как лису из норы, выманивать, натравливать на себя?
— Но я же о тебе забочусь! Ты что, не заметил? — тихим, беспомощным голосом пробормотала Инна. Ее голос словно вжался внутрь, превратившись в тонкий, почти пересохший ручей.
Тогда он снова притянул ее к себе и с такой силой отшвырнул прочь, что Инна не удержалась и упала на пол.
— Не думай, что со мной покончено только потому, что я лежу здесь! — завопил Кновель, сопровождая слова смачным плевком. Но в Инну он не попал: девушка уже была в дверях.
Однако за то, что Кновель запас дров на семь зим вперед, Инна в душе была ему благодарна. Пока дров им хватало. Она справится, говорила себе Инна, справится, даже если у нее не будет шкур, чтобы продать лавочнику. Она научится ловить птиц в силки, она будет вязать варежки на продажу, делать сыр — красивые круглые головки с узором из звездочек. А летом вернется чужак, и все будет хорошо. Так думала Инна, возясь в хлеву со скотиной, купаясь в ее тепле, в ее запахе. Об этом она разрешала себе думать, хотя до конца и не верила, что такое возможно.
~~~
Весна не спешила наступать. Лед не желал таять, а снег продолжал идти даже в мае. Такая весна требует от людей большого терпения. Трудно удержаться и не разнести вдребезги весь дом, устав от бесконечного ожидания. С серого неба падал снег, большие белые хлопья снега, укутывавшие и без того уже укрытую снежной периной землю. Весь май дул холодный северный ветер, лишая надежды на потепление.
Арон сидел в своей комнатке и рисовал картину Хельге в подарок. Библию он уже прочитал, и идея картины возникла у него, когда он читал Откровение Иоанна Богослова. Одно место привлекло его внимание:
И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли?
Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца.
Он нарисовал группу людей в белых одеждах с серьезными бледными лицами и огромными, полными скорби глазами. Они постепенно проявлялись из тревожной темноты слева на картине, часть еще оставались скрытыми в темноте. Руки у них были вытянуты вперед, как у слепцов. В центре картины под деревом лежал Агнец как бы в стеклянном шаре. У него были сверкающие синие глаза, полные смирения. Из небольшой раны на боку текла красная кровь, образуя на земле маленькую лужицу. За Агнцем справа на картине открывалось широкое море, переливавшееся оттенками зеленого и бирюзового цветов. На нем Арон красной краской написал текст из Библии.
Эти слова глубоко потрясли его и вызвали желание нарисовать старцев, пришедших от великой скорби. С помощью картины он попытался рассказать Хельге о себе и поблагодарить за то, что она не задавала вопросов. Рассказать, что он был одним из тех, кто омыл свои одежды и свои руки в крови Агнца. Но были ли его одежды белыми, этого Арон не мог знать. Одной из фигур на картине был он сам. Одежды на себе Арон нарисовал светло-серыми. Но когда картина уже была закончена, он пририсовал капюшон, скрыв под ним слишком узнаваемое лицо.
В начале июня наступило лето. Снег все еще лежал метровым слоем, но солнце и теплый ветер уже приступили к работе. С началом лета Крокмюр вернулся к жизни. Двери распахнулись, люди высыпали на улицу, наполнив ее голосами. Повсюду люди изгоняли зиму. Вода струилась по дорогам и тропинкам, птицы заливались на набухших почками деревьях.
Арон с Соломоном в спешке допиливали оставшиеся дрова. Хельга выставила рамы и стирала белье и занавески, пока дети полуголые играли в сугробах, глухие к угрозам и брани.
Спустя пару недель от зимы не осталось ни следа. Земля купалась в воде, дороги превратились в реки, лужайки — в озера.
Однажды, когда они пилили дрова, Соломон рассказал Арону, что видел Инну из Наттмюрберга в лавке и слышал, что старик, которого все называли Кновель, больше не встает с постели.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
