— Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.
— Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.
— Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.
— Ладно, Ксень, надо подождать.
— Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, — она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. — А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.
Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.
— А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?
Я засмеялся.
— Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?
— Не зна-аю.
Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.
— Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?
— Думаю, что уже можно.
— Почему?
— Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?
— Думаю, да.
— Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.
— Думаешь?
— Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.
— Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.
— Не дай бог.
— Не дай.
Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.
Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.
— Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.
— Да?
— Ладно, если б были французские, а то ведь американские.
— А сколько они тебя платят?
— Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?
— Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.
— Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.
— А я только его и беру, Ксения.
— Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!
— Кто?
— Девочка, маленькая, как наш Женька.
— Где ты их видишь всех?
— Да вон же.
— А, там. А где Женька?
— С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?
— Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.
— А она тебя любила?
— Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.
— Прости.
— Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время — лучший доктор, говорят.
— Хорошо, что у вас детей не было.
— Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.
— Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?
— Точно, Ксения, э-эх…
— И не говори, Анвар.
Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.
— Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.
— В «МК» смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных для купания.
— Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?
— Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого больше любишь, папу или маму?
— Да? А у меня нет. У меня же папы не было.
Я закурил.
— Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда куришь.
— А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.
— А можно я у тебя закурю сигаретку?
— Ты чего, Ксения?
— Захотелось.
Я щелкнул зажигалкой.
— Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?
— Га-аси, Ксения.
— А я ведь раньше толстая была.
— Я помню, когда вы с Гарником познакомились.
— Что, очень толстая?
— Ну не так, чтобы очень, сейчас ты другая.
— А меня парень бросил, он оказался «голубой», я была в депрессии. А потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.
— Но, а он подскочил, как испанский мачос, отстранил меня, и вы начали такие страстные испанские танцы танцевать под «Джипси кингс». Бамболео-о, бамболео-о…
Она счастливо засмеялась, глаза ее блестели.
— Анвар, давай пойдем к вам, позвоним, может быть, он уже дома?
— Сейчас, я искупаюсь, я весь день хотел искупаться.
— Ну не знаю, Анвар, как ты не боишься?
Я разделся. Обняв себя руками, вошел в воду по щиколотки, оглянулся. Ксения сидела на корточках и мелкими глотками отхлебывала из банки. Вода показалась грязной и липкой. И как-то холодно стало.
— Мне кажется, что ты права была насчет воды, Ксения. Не буду купаться, расхотелось, — я одевался, пощипывало щиколотки.
Наверное, так и не придется искупаться в этом году.
— Анвар, а давай еще купим выпить?
— Точно, давай, я сам хотел тебе предложить. Иду и думаю, может ей еще предложить выпить?
— Не надо, я сама куплю, у меня есть деньги. Только я не буду джин.
— И я, надоедает этот вкус. Всякий специфический вкус надоедает.
— Ага. Может, «Хванчкару» купим? Ты пил ее?
— Нет, — серьезно сказал я. — Но, говорят, вкусная. Очень. Советую.
Летом квартира не казалась такой страшной, как зимой. Я варил пельмени, разгонял наглых тараканов. Она сидела в моей комнате склонившись, приобняв трубку. Удивительно, как женщина может быть красива и грациозна во всем, даже когда звонит по телефону, даже когда на нее никто не смотрит.
— Ксения, а давай стол поставим напротив телевизора, будем пить и смотреть «Андеграунд».
— Что ты говоришь? Давай…
— Окно откроем, будто у нас там персиковый сад… Та-ак пельмешки-мельмешки, вино-шмино, стол-шмол, сделаем все, чтоб культурно-мультурно посидеть…
