— Сударь, я ведь вверяю вам собственную жизнь! Мои сыновья… я так ими горжусь!
— Не беспокойтесь, все дойдет до них в целости. Слово моряка!
Корнелис утер скатившуюся по рыжей бороде слезу. Глядя на мачты и наполненные ветром паруса, он, хоть и не собирался отплыть, чувствовал, как его охватывает предотъездное волнение. У него даже мелькнула мысль оплатить вырученными за шляпу деньгами дорогу до Соединенных провинций, но как мелькнула — так и ушла: разве можно вернуться домой без единого стёйвера? Стыдно же! Голландец вздохнул, набросил на непокрытую голову валявшийся поблизости мешок, развернулся и пошел работать.
Первое время капитан вел себя по отношению к ван Деруику безупречно честно: он спрятал письмо за пояс, поближе к кортику, и берег его как зеницу ока, — однако наступил день, когда ветер трижды попытался выхватить у него письмо, да и настроение от непогоды испортилось, вот он и решил, что не станет трудиться задаром. С чего это он должен так беспокоиться о частной переписке, когда ему доверены официальные депеши? Вспылив, он сломал печать и взял из пакета столько, сколько посчитал справедливой платой за свои труды. «Ладно уж, прости меня, старина, — пробормотал моряк. — Обещаю выпить за твое здоровье!»
Непогода случилась и еще раз, и еще, и еще, ветер нередко проявлял свой дурной нрав, а море оказывалось коварным и несговорчивым, вместо восьми недель, которые обычно занимал переход из Пернамбуко в Амстердам, плавание продлилось три месяца, и, когда судно наконец вошло в порт, капитан и думать забыл о письме Корнелиса. Обнаружив на полу каюты грязный конверт, он счел, что по доброте своей может оказать старику еще и эту услугу, и велел юнге отнести письмо на почту. Марку тот купил на деньги Корнелиса и из тех же денег заплатил себе за труды.
По пути в Харлем письмо подверглось обычному почтовому грабежу: у тех, кто опрометчиво передавал средства таким способом, несколько стёйверов непременно изымались. Едва судно, перевозившее по Спаарне почту из Амстердама, добралось до места, к нему кинулись в надежде стать посыльными бродяги, безработные и бесстыжие люди, готовые за несколько монет доставить адресату письмо, посылку, сундук — все, что только выдержит изнуренная спина.
— Семья ван Деруик, на Крёйстраат! — выкрикнул с борта перевозчик почты.
Письмо Корнелиса вызвался отнести горбун в засаленной шапчонке, искренне обрадовавшийся удаче: обычно ему доставались самые тяжелые грузы.
— А ты хоть знаешь, где это?
— Еще бы, я вырос в сиротском приюте по соседству!
— Ну так — вперед!
Горбун удалился стремительной походкой, напоминавшей движения ящерицы, но, завернув за ближайший угол, хорошенько обшарил пакет, извлек оттуда оставшиеся деньги — надо сказать, уже совсем немного, — и только спрятав их в карман, двинулся на Крёйстраат. А там, едва он потянулся к колокольчику, вокруг его руки обвился кожаный ремешок.
— Дай-ка сюда письмо! — крикнул кто-то у него за спиной.
Посыльный обернулся и увидел кучера — тот ухмылялся, зажав в кулаке рукоятку кнута.
— Давай-давай! Или хочешь, чтобы я тебе руку оторвал?
Возница резко дернул кнутом, и несчастный горбун невольно вскрикнул.
— Ладно, берите, — морщась от боли, сказал он и выпустил из руки письмо. — Но за доставку-то мне кто в таком разе заплатит?
— Получай! — кучер бросил ему мелкую монетку, которая угодила горбуну между лопаток. Тот, извиваясь ужом, попытался до нее дотянуться или хотя бы сбросить монетку на землю, а кучер хохотал, глядя на его старания.
— Ну, все, проваливай! — наконец, сказал он, пнув беднягу сапогом. — Соседей напугаешь.
— Сами себе беду накличете! Кто горбуна ударит, тому… — огрызнулся посыльный, злобно покосившись на мучителя.
— Говорят тебе — убирайся!
Как только Эрнст Роттеваль остался один, он подобрал с мостовой письмо, развернул его, словно хотел прочесть, тут же сложил снова, поняв, что его учености на это не хватит, подошел к воротам дома Деруиков, позвонил в колокольчик, потом погляделся в лужу и наспех привел в порядок одежду.
— Что вам угодно, сударь?
За оградой стояла служанка Фрида.
— У меня письмо для Петры ван Деруик. Только что принесли.
Эрнст просунул письмо между прутьями, но, когда Фрида к нему потянулась, живо убрал.
— Мне велено передать письмо барышне в собственные руки. Вот, смотрите, здесь так написано!
И, совершенно уверенный в том, что Фрида не более грамотна, чем он сам, Роттеваль ткнул пальцем в первые попавшиеся слова. Служанка и впрямь казалась озадаченной. Притворившись, будто разбирает написанное, она с ученым видом наморщила лоб, потом выпалила:
— Сейчас узнаю, может ли барышня вас принять!
И убежала, быстро перебирая ногами в деревянных башмаках.
Довольный Эрнст прищелкнул языком и, дожидаясь возвращения Фриды, погрузился в созерцание дома Деруиков, нынешний облик которого со всей очевидностью указывал на немалый достаток хозяев.
У этого жилья не осталось ничего общего с прежним — ни замшелой крыши, ни шаткого балкона. Теперь все здесь говорило о богатстве и хорошем вкусе владельца: пилястры и цоколи каррарского мрамора с фаянсовыми вставками, каменные львы, служившие опорой оконным рамам, окна с нарядными ставнями, заменившими скучный крашеный деревянный навес, какой бывает у ремесленников из рабочих кварталов… Контуры здания подчеркивались накладками из светлого песчаника — явный знак того, что хозяева могут позволить себе не только необходимое, но и излишества.
Вот только от всего этого веяло новостройкой: не только гостю, но и прохожему шибали в нос пронзительные запахи сырой штукатурки, свежего цемента, непросохшего лака. Рядом с другими зданиями на той же улице — свидетелями векового благоденствия, покрытыми неподдельной патиной времени, — дом ван Деруиков выглядел нарядной приманкой, сказочным дворцом, воздвигнутым ради ярмарочной недели.
Погруженный в свои мысли кучер и не заметил, как Петра подошла к воротам.
— Господин Роттеваль! — окликнула его девушка.
Эрнст вздрогнул, но быстро овладел собой: кнут — почти что дворянский стек — в руке придавал ему странную уверенность.
— Вы с ума сошли! — продолжала Петра. — Зачем вы сюда явились? А если бы братья оказались дома?
— Да я ведь за ними проследил, — признался кучер. — Уже третий день здесь брожу, поглядывая на ваши окна, и знаю, что Виллем покидает дом сразу, как появится молочник, а Яспер — едва откроет лавку булочник. Только позвонить у ворот не решался — ждал предлога, но вот и он!
С этими словами Роттеваль, приняв изящную позу, в какой пастушок на каминных часах протягивает букет: одна рука упирается в пояс, другая плавно круглится над склоненной головой, — подал девушке письмо. Уловившая сходство Петра не удержалась от смеха и поспешила прикрыться веером.
