Несколько часов я петлял по лесу, пугая след и периодически присыпая пути отхода антисобакином — при этом забирался все глубже в непролазную чащу, в сторону бескрайних и непроходимых болот. Об этом я с уверенностью мог судить по карте, которая уже не раз меня выручала. Наконец на небольшой лесной лужайке я в полном бессилии повалился на землю: сердце готово было выпрыгнуть из груди, глаза застилал кровавый туман — возможно, у меня начинался жар. При этом я продолжал упорно повторять: «Не возьмете… Не на того напали…» Все то зло, против которого я восстал и с которым боролся — как мог и как его понимал, — вдруг представилось мне в виде невысокого усатого человека в полувоенном френче, с трубкой в руке, который, обращаясь ко мне глуховатым голосом с грузинским акцентом, все время повторял: «На колени, колхозный червь! На колени…» Конечно, все это было в бреду, но я и сейчас отчетливо помню ту фантастическую картинку, которую нарисовало мое воспаленное сознание. Я как будто видел огромные весы, наподобие аптекарских, с двумя чашами. На одной чаше весов я — маленький человек, «колхозный червь», винтик огромной государственной машины. На другой — само Государство: с фабриками, заводами, пушками, танками, пароходами и паровозами, огромной армией, милицией, «Смершем» и прочим, прочим… А на вершине этой уходящей в заоблачную высь пирамиды Сам: вождь и учитель, «отец народов». «Сколько же все это весит? Сколько весит Государство?..» — подумал я почти с суеверным ужасом. На одной чаще весов я, на другой — Оно. И один-единственный, почти риторический вопрос: «Кто кого перевесит? Кто кого?..» Как ни странно, но пока эти воображаемые весы почему-то находились в равновесии, и я никак не мог понять — почему? А потом вдруг отчетливо понял: от меня зависит, куда качнутся чаши весов! Только от меня!..
Когда раздался лай собак, все мои видения в один миг исчезли, словно испарились. Я понял, что сбить со следа погоню мне не удалось и планы отсидеться в глухом лесу денек-другой рухнули. Меня гнали в угол, прижали к непроходимой трясине — это был конец. Почти не помня себя, повторяя в горячке: «Не возьмете…», я обреченно полез в болото. Перебираясь с кочки на кочку, цепляясь за пучки болотной травы и ветки редких березок — где по пояс, где по грудь в грязной жиже, — я упорно продолжал свое безнадежное движение навстречу гибели. Конечно, долго так продолжаться не могло: сначала я потерял рюкзак, потом оставил в жидкой грязи правый сапог. В борьбе с жуткой трясиной у меня не было шансов. Когда понял, что окончательно обессилел и дальше уже не двинусь с места — не смогу вытащить непослушное тело, по пояс, а потом по грудь намертво стиснутое скользкими сильными щупальцами болотного спрута, — из последних сил вытащил из кармана шинели пистолет. Лучше застрелиться, чем глотать жидкую вонючую грязь. Когда поднес «ТТ» к виску, услышал простуженный хриплый голос: «Держи! Палку держи, ядрена корень!» Мне показалось тогда, что небеса раздвинулись, и я еще подумал: «Неужели у бога такой хриплый голос?» Затем по моему плечу (хорошо хоть здоровому) больно стукнул длинный березовый хлыст: отбросив пистолет, я судорожно вцепился в него обеими руками и даже зубами. Своего спасителя на берегу я пока не видел — глаза застилал кровавый туман, — но, уже теряя сознание, почувствовал, как чьи-то сильные руки потащили меня из ненасытного чрева трясины…
…Через какое-то время я почувствовал, как кто-то легонько хлопает меня по щекам и уже знакомый хриплый голос повторяет:
— Давай, парень, очухивайся! Очухивайся, ядрена корень, не донести мне тебя… Слышь, парень, очухивайся!..
Еще не открывая глаз, подумал: «Что со мной было?» И сразу все вспомнил — до того момента, как человек с этим самым голосом кинул мне палку. Потом все куда-то поплыло, и сейчас я начал понимать, что, по-видимому, потерял на время сознание. Такого со мной еще не было ни разу в жизни. Зачем-то сосчитав про себя до трех, я широко открыл глаза — и зажмурился! Меня ослепил яркий солнечный свет. «День-то сегодня солнечный, а я и не замечал», — подумалось некстати. А может быть, как раз кстати — кто знает?! Главное, что я был жив! Пусть окруженный со всех сторон врагами, пусть в почти безнадежном положении — но я жив, черт возьми! Меня захлестнула переполняющая все мое естество волна дикой и безграничной радости, почти абсолютного счастья — я жив!!
— Ага, вроде очухался! Глаза-то открывай, вижу ведь — душа твоя в тело возвернулась! — снова услышал я над собой голос человека, которого еще не видел.
Теперь уж осторожнее, чуть прищурившись, я снова открыл глаза и наконец смог разглядеть лицо склонившегося надо мной человека. Его длинная седая борода сразу же бросилась мне в глаза, в первые мгновения заслонив все остальное. Потом, приглядевшись, я увидел перед собой пожилого длинноволосого мужчину — не мужика, а именно мужчину, ибо в лице его без труда читалась некая интеллигентность. На вид я бы ему дал не больше пятидесяти: хотя седина сильно его старила. Крупные черты лица как бы заострились из-за невероятной худобы — при этом большие карие глаза излучали некий внутренний свет, словно идущий из глубины души этого человека. «Блаженный какой-то… Или святой — вроде юродивого…» — подумалось мне. Главное — он явно не был чекистом-оперативником из советских «органов», будь то «Смерш», НКВД или госбезопасность — этих я отличал сразу…
— Давай, парень, вставай потихоньку, пойдем отсюда. Мне тебя на себе не донести, — заговорил бородач.
— Ты кто? — спросил я первое, что пришло в мою затуманенную, словно свинцом налитую тяжелую голову.
— Человек я, тварь божья, — ответил он просто, потом добавил: — Люди кличут Монахом. Ты меня так и называй.
— Куда же мы пойдем? — спросил я.
— Рядом тут, километра два, может, чуть больше…
— Ты что, дядя, какое «рядом» — тут одна трясина вокруг! — произнес я в недоумении и попытался встать.
— Постой, парень, я помогу!
Бережно поддерживая, он помог мне встать на ноги. Я оглянулся и увидел, что находимся мы на крошечном островке твердой земли, где даже две березки росли. Но вокруг, насколько хватало глаз, расстилался унылый «болотный пейзаж»: редкие деревца, какие-то чахлые кустики, кочки и покрытая зеленой тиной топь.
— Положись на меня и пока ни о чем не спрашивай — всему свое время, — упредил мои дальнейшие вопросы мой спаситель.
Он велел идти строго за ним, в метре позади, след в след. Потом медленно побрел по пояс в воде — одним-единственным, ему только известным путем. Собрав последние силы, пошатываясь от слабости, я двинулся следом — а что мне еще оставалось? Этот Монах оказался довольно высоким человеком, на голову выше меня. Одет он был в потертую кожанку черного цвета, повязан поверх шеи грязным красным шерстяным шарфом — что было на ногах, я не успел разглядеть.
Так мы брели около часа, не меньше. Я совсем обессилел, замерз и уже почти ничего не видел и не осознавал. Когда мы вдруг вышли на твердую землю, я словно провалился в какую-то бездонную темную яму…
Через несколько дней после того, как я окончательно пришел в себя, Монах рассказал: без памяти, в горячечном бреду я провалялся почти трое суток и лишь изредка приходил в себя — на короткое время. Я смутно припоминал бессвязные обрывки кошмарных видений, где меня преследовали какие-то люди, почему-то в черных кожаных одеяниях — они все время пытались утопить меня в зловонной луже, а я задыхался, пытался вырваться, звал на помощь — при этом беззвучно, как рыба, открывал рот в немом крике. На самом деле, как потом рассказывал Монах, кричал громко и даже от этого порой приходил в сознание. В такие минуты он поил меня из металлической кружки теплым противным отваром. Еще помню, как он возился с моей раной на плече: чем-то промывал, потом обкладывал, заматывал — и так много раз. После коротких минут возврата к реальности я снова впадал в беспамятство, снова за мной гнались в кошмарных видениях люди в черном…