Санкт-Петербург. Смольный. Актовый зал Съезд Депутатов. Ночь
Аплодисменты. Ленин выходит на трибуну. Смотрит в зал. Находит взглядом гауптмана, сидящего в стареньком костюме Ленина. И они друг другу улыбаются. Потом Ленин хозяйским взглядом обводит сгрудившуюся сзади в проёме двери на сцену группку «соратников». На мгновение Ленин закрывает глаза, глубоко вздыхает:
– Товагищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась. Наш Съезд Советов, опираясь на свершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, берёт власть в свои руки! Самым жгучим, самым больным вопросом современности является вопрос о мире. Мы, Советское правительство, считаем необходимым безотлагательно сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам, как союзным, так и находящимся с нами во враждебных действиях.
Аплодисменты. Тут Ленин опять смотрит на гауптмана. Оба улыбаются.
– Es schwindelt (кружится голова) – артикулирует Ленин по-немецки и делает вращательное движение рукой возле головы.
27 октября 1917 года, через два дня после захвата власти группировкой Ленина, германское правительство выделит для закрепления успеха 11 миллионов марок.
Ленин машет аплодирующим делегатам, одёргивает жилет и натыкается на кусочек картона в кармане. Это визитка американского журналиста Джона Рида. Ленин весело усмехается и, передавая эту визитку стоящему за ним Иоффе, говорит тихо:
– И разыщите вот этого журналиста из Америки. Сегодня утром, скажем… В одиннадцать, я готов дать ему интервью.
Санкт-Петербург. Литературный салон Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Вечер
Мережковский, Гиппиус, Александр Блок. Марго рыдает. Мать Терещенко обнимает её за плечи. Рядом рыдает сестра Пелагея.
– В конце концов, я могу увидеть, – кричит мать Терещенко, – хоть в одной газете! Пусть это будет их «Правда»! Что с министрами?! Хотя чёрт с ними со всеми! Но мой сын! Вы «властительница дум»! Звоните чёрту, дьяволу… Большевикам! Они же все бывали у вас в салоне…
– Вот! – Мережковский находит визитную карточку – Троцкий. Он всегда заходил.
Гиппиус крутит ручку телефона:
– Барышня, номер 13–27. Алло. Секретарь Троцкого? Это Зинаида Гиппиус. Могу ли я говорить с Львом Давыдовичем в такое позднее время?
Слушает. Кладёт трубку:
– Его секретарь ответил, что Троцкий на съезде. И торжественно… Нет! Восторженно заявил, что выступает Ленин.
– Ну и что из этого? – раздражённо спрашивает мать Терещенко.
– Почему Ленин? Троцкий же! – удивлена Гиппиус.
– Вот я говорил тебе, милочка! – Мережковский потирает руки. – Ленин! Ле-н-и-н!
– Да какое это имеет значение?! – кричит мать Терещенко. – Троцкий, Ленин… Эти ваши жиды!
– Простите! – возмущается Мережковский. – Ульянов-Ленин русский! Потомственный дворянин!
– А ты потомственный сранный импотент, твою мать! И ты, Зинка, блядь ебучая! Вы охуели! Где мой сын?! А ты, дура! – кричит мать Терещенко дочери. – Зачем мы сунулись в эту сранную дыру?! Чувство долга, чувство долга… Перед родным народом. Нести свет! Заигрались! – переходит на французский для Марго, – Не плачь, девочка.
Я виновата перед тобой. Мы уедем из этой дурацкой страны, и вы поженитесь, родится ребёнок. Дорогая моя! – тут же кричит дочке: – Перестань причитать, дура!
– Но ведь культура народа всегда… – вступает задумчиво Блок.
– А! Поэт! – разворачивается мать Терещенко к Блоку. – Твою мать! Накаркал! «Революционный держите шаг!» Сажать их всех надо было! Стрелять! Это я вам говорю, дочь боевого российского генерала. А вы им уси-пуси. «В белом венчике из роз впереди Исус Христос». Нет! Впереди смерть! Проклятая страна! Идиотов непуганых! Когда же вы, наконец, испугаетесь?!
Замолкает. Все прислушиваются. На улице крики. За кем-то гонятся. Выстрелы. Ужас.
– К кому проситься на приём? – бормочет мать Терещенко.
– К Троцкому, – говорит Гиппиус.
– К Ленину, – говорит Мережковский.
– Пошли вы все на хуй! Буду проситься к обоим. На коленях поползу!
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Трубецкой бастион. Общая камера. Утро
Распахивается дверь и разудалый матрос Егор командует:
– Всем встать! Построиться! И молчать!
Все заключённые поднимаются, выстраиваются. Входит злой Троцкий. Проходит вдоль шеренги министров. Останавливается перед Терещенко и Рутенбергом. Долго смотрят друг другу в глаза. Троцкий выходит.
– Вольно! – орёт матрос Егор. – Получи баланду! Заносят баки с кашей. Начинается раздача еды.
– Терещенко, Рутенберг! С вещами на выход! – командует матрос Егор. – В больницу!
Терещенко и Рутенберг выходят в коридор. У Терещенко жар. Его качает. Рутенберг поддерживает его.
– Вот видите! – шепчет Терещенко. – Он держит своё слово, этот Ульянов. Ленин!
Машина уже стучит у входа.
– Стоять! Пары держать! – матрос Егор останавливает Терещенко и Рутенберг в коридоре, а сам подходит к коменданту тюрьмы. Достаёт из кармана бушлата кисет и тихо:
– Слышь, Серёгин, тут такое дело…
– Так курили уже? – удивляется Серёгин.
– Да, погляди! – матрос Егор открывает кисет. Там полно золотых монет.
– Ого! Ну и чего?
– Вот… – матрос Егор показывает записку, – эти мне перекинули. Из восьмой камеры. Всё равно ж кого в больничку. Подлечат и назад.
