Он опять стал смотреть на лошадей.
– Эта одежда сверху… Как там она называется… – натянуто сказал он.
– Ротонда. Что с ней не так?
– В Париже она облегала тебя плотнее, когда ты ворвалась на мою вечеринку и все испортила. – Он повернул упряжку вправо. – Когда штурмовала мою добродетель. Помнишь, конечно. Или мне показалось, что ротонда была мокрая?
Она помнила. Что важнее – он помнил и заметил, что она похудела. Настроение просветлело еще на несколько степеней.
– Можешь окунуть меня в Серпентайн и выяснить, – сказала она.
Они выехали к маленькой круговой дорожке, скрытой густой тенью. Деревья укрывали ее от остальной части парка. Вскоре начнется пятичасовой променад, и эту уединенную часть парка, как и весь Гайд-парк, заполнят светские гуляки. Но пока здесь было пусто.
Дейн остановил коляску и поставил ее на тормоз.
– Стойте спокойнее, – обратился он к лошадям. – Не надоедайте, а то мигом отправитесь таскать баржи в Йоркшире.
Он говорил тихо, но тон подавал четкий сигнал: покорность или смерть. Животные ответили на него чисто по-человечески – мгновенно стали самой смирной и послушной парой, какую Джессике приходилось видеть.
Дейн устремил на нее мрачный взгляд.
– Что до вас, мисс Мегера Трент…
– Как я люблю ласкательные имена, – сказала она, заглядывая ему в глаза. – Недотепа. Олух. Мегера. От них мое сердце трепещет!
– Тогда ты придешь в восторг от нескольких новых, которые есть у меня на уме, – сказал Дейн. – Как можно быть такой идиоткой? Или ты это делаешь нарочно? Посмотри на себя! – Последнее было адресовано ее лифу. – С такими темпами к свадебному дню от тебя ничего не останется! Когда ты в последний раз по-настоящему обедала?
Джессика предположила, что это определяется как выражение заботы.
– Я не нарочно, – сказала она. – Ты не представляешь себе, что творится под крышей тети Луизы. Она ведет подготовку к свадьбе, как генерал – к бою. Со дня нашего приезда дом напоминает лагерь. Я могу оставить прислугу сражаться друг с другом, но тогда не поручусь за результат. У тети ужасный вкус, а значит, я должна во все вникать – днем и ночью. Это отнимает волю и энергию, и я слишком устаю и раздражаюсь, чтобы нормально поесть. Даже если бы слуги были в состоянии сделать обед, а они не могут, потому что она и их измучила.
Наступило короткое молчание.
– Ладно, – сказал Дейн и повозился, как будто ему стало неудобно сидеть.
– Ты сказал, я могу нанять помощников, – сказала Джессика. – Какой смысл, если она и в их работу будет вмешиваться? Я по-прежнему должна буду всем заниматься…
– Да-да, я понял. Она тебе досаждает. Я ее остановлю. Надо было раньше сказать.
Джессика разгладила перчатки.
– Я не подозревала, что у тебя есть заклинания против драконов.
– Нету, но надо быть практичной. Тебе понадобятся силы для брачной ночи.
– Не могу придумать, зачем мне силы. Все, что от меня потребуется, – это лечь.
– Голой, – хмуро добавил Дейн.
– Неужели? – Джессика стрельнула в него взглядом из-под ресниц. – Ну, надо так надо, у тебя преимущество – ты опытен в таких делах. Но ты тоже должен был сказать мне раньше, я бы не заставляла модистку заботиться о неглиже.
– О чем, о чем?
– Оно ужасно дорогое, но шелк тонкий, как паутина, и вышивка по вороту великолепна. Тетя Луиза пришла в ужас. Она сказала, что только киприотки носят вещи, которые не оставляют места для воображения.
Джессика услышала всхлип, прижатая к ней мужская нога напряглась.
– Но если бы я предоставила это тете Луизе, я была бы с головы до пят укутана в толстое хлопковое уродство с оборочками, на которых вышиты розочки. Это нелепо, потому что даже бальные платья открывают больше, не говоря о…
– Какого цвета? – хрипло спросил Дейн.
– Винно-красного с черными ленточками по вырезу. Вот здесь. – Она провела на груди букву U. – И прелестная ажурная строчка под… вот здесь. – Она провела пальцем под выпуклостью груди на дюйм, ниже сосков. – И ажур на правой стороне подола. Отсюда, – она показала на бедро, – и до низу. И я купила…
– Джесс. – Имя прозвучало сдавленным шепотом.
– …тапочки им в пару. Черные с…
– Джесс. – Одним стремительным движением Дейн бросил вожжи и затащил ее себе на колени.
Это испугало лошадей, они повернули головы, фыркнули и ускорили шаг.
– Стоять! – резко приказал Дейн.
Сильная правая рука прижала Джессику. Это было похоже на сидение на колеблющейся кухонной плите: его жесткое горячее тело сотрясалось от напряжения. Рука скользнула по бедру, вцепилась в верхнюю часть ноги.
Джессика подняла глаза. Он недоброжелательно смотрел на свою руку в перчатке.
– Ты, – прохрипел он. – Чума тебя побери!
Она запрокинула голову.
– Если хочешь, могу повторить. Ночная рубашка…
Свирепый черный взгляд сместился на ее рот. Дыхание у него вырывалось со свистом.
– Ну нет! – Стремясь наказать, Дейн впился в ее губы.
Но для Джессики это был вкус победы. Она ее чувствовала в горячности, которую он не мог скрыть, в пульсирующей напряженности фигуры, она ее услышала яснее любых заявлений, когда язык толкнулся, требуя впустить его.
Он ее хотел. Все еще хотел.
Возможно, он сопротивлялся, но ничего не мог с собой поделать – как и она.
В этот момент ей не нужно было притворяться, и Джессика извернулась и обняла его за шею, прижалась, жадно целуя, а он целовал ее.
Как будто две враждующие армии сошлись в битве не на жизнь, а на смерть. Он не давал пощады. Она ее не просила ей все еще было мало его грешных губ, обжигающего давления его руки, которая впивалась ей в бедро, нагло хватала за грудь.
Ее руки также властно блуждали по массивным плечам, спускались, впивались в могучие мышцы рук. «Мой!» – думала она, чувствуя, как под ее прикосновением сокращаются мускулы.
Мой, поклялась она, распластав руки на широкой, твердой груди. Она его возьмет и удержит, даже если это будет стоить ей жизни. Пусть он монстр, но он ее монстр. Она ни с кем не станет делить его поцелуи. Она ни с кем не поделится его большим великолепным телом.
Джессика теснее прижалась к нему. Дейн напрягся, из глубины горла донесся стон, он подставил руку ей под ягодицы и приподнял.
Она бы хотела, чтобы он дотрагивался до голого тела, чтобы большие темные руки двигались по ней, добирались всюду. Грубые или нежные, все равно. Лишь бы он хотел ее. Лишь бы он целовал ее так, как сейчас, и трогал, как сейчас… словно он голоден, как и она, и ему всего этого мало, как мало ей.
