Йохансон задрал голову: на верхнем ярусе галереи собралась группа учёных. Сцена сильно смахивала на старый фильм про Джеймса Бонда.
— Давление и температура в этом резервуаре регулируется ступенчато, — продолжал Борман. — Сейчас они соответствуют морской глубине в восемьсот метров. На дне резервуара лежит слой стабильного гидрата толщиной два метра, что соответствует двадцати-тридцатикратной природной реальности. Под этим слоем мы симулируем теплоту, идущую из недр Земли, — и получаем свободный газ. Итак, мы имеем полноформатную модель морского дна.
— Замечательно, — сказал Йохансон. — Но что именно вы здесь делаете, помимо наблюдений?
— Мы пытаемся смоделировать тот период истории Земли, который она проходила 55 миллионов лет назад. Где-то на границе палеоцена и эоцена на Земле произошла, судя по всему, масштабная климатическая катастрофа. Семьдесят процентов живых существ морского дна погибли, преимущественно одноклеточные. Целые области глубоководья превратились в зоны, враждебные жизни. На континентах же, наоборот, началась биологическая революция. В Арктике появились крокодилы, из субтропиков в Северную Америку перекочевали приматы и современные млекопитающие. Получилось феноменальное столпотворение.
— Откуда вы всё это знаете?
— Из вертикальных стержней, извлечённых из осадка. Все сведения о климатической катастрофе получены благодаря стержневому бурению на глубине две тысячи метров.
— А стержни что-нибудь говорят о причинах?
— Метан, — сказал Борман. — Море к этому моменту настолько разогрелось, что большие количества гидрата метана стали нестабильны. Как следствие поползли континентальные склоны и высвободились дополнительные месторождения метана. За несколько тысячелетий, а то и столетий миллиарды тонн метана улетучились в океан и атмосферу. Замкнутый круг. Метан вызывает парниковый эффект, в тридцать раз больший, чем углекислый газ. Он разогревает атмосферу, от этого снова разогревается океан, распадается ещё больше гидрата, и всё это бесконечно. Земля превращается в духовку. — Борман взглянул на него. — Вода с температурой в пятьдесят градусов против сегодняшних наших двух-четырёх градусов — согласитесь, это нечто.
— Да, для кого-то катастрофа, а для кого-то… ну, в известной мере тепловой старт. Понимаю. В следующей главе нашей маленькой содержательной беседы мы, по-видимому, перейдём к гибели человечества, верно?
Салинг улыбнулся:
— Она состоится не так скоро. Но действительно есть некоторые признаки, что мы находимся в фазе чувствительных колебаний равновесия. Резервы гидрата в океане чрезвычайно лабильны. Это основание, почему мы уделяем вашим червям столько внимания.
— А что может червь изменить в картине стабильности?
— Да, собственно, ничего. Ледяной червь населяет поверхность ледяных слоёв, толщина которых — несколько сотен метров. А он растапливает всего несколько сантиметров и довольствуется бактериями.
— Но у этого червя есть челюсти.
— Этот червь — создание, которое не имеет смысла. Будет лучше всего, если вы взглянете сами.
Они подошли к полукруглому пульту управления в конце зала. Пульт напоминал командный центр «Виктора», только масштабнее. Большая часть мониторов была включена и показывала внутренность симулятора. Один из обслуживающих техников поприветствовал их.
— Мы наблюдаем происходящее двадцатью двумя камерами; кроме того, каждый кубический сантиметр подвергается постоянным замерам, — объяснил Борман. — Белые площадки на мониторах верхнего ряда — это гидраты. Видите? Здесь, слева, поле, на которое мы высадили двух полихет. Это было вчера утром.
Йохансон сощурил глаза.
— Я вижу только лёд.
— Присмотритесь внимательнее.
Йохансон изучил каждую подробность картинки. И заметил два тёмных пятнышка.
— Что это? Углубления?
Салинг обменялся с техником несколькими словами. Картинка изменилась. Стали видны оба червя.
— Пятна — это дырки, — сказал Салинг. — Мы прокрутим фильм с начала в ускоренном варианте.
Йохансон смотрел, как черви, трепеща, ползают по льду, словно пытаясь обнаружить источник запаха. В ускоренном темпе их движения казались противоестественными. Мохнатые кустики по бокам розовых тел дрожали, как наэлектризованные.
— А теперь следите!
Один из червей остановился. Пульсирующие волны пронизали его тело.
Потом он скрылся в глубине льда. Йохансон тихонько присвистнул.
— Вот это да! Он зарылся внутрь.
Второй червь всё ещё оставался на поверхности. Голова его двигалась будто в такт неслышной музыки. И вдруг хоботок с хитиновыми челюстями выдвинулся вперёд.
— Он вгрызается в лёд, — воскликнул Йохансон.
Он смотрел на видеокартинку как зачарованный. Что тебя так удивляет, подумал он в тот же момент. Они живут в симбиозе с бактериями, которые разлагают гидрат метана, и тем не менее у них есть челюсти для рытья.
Всё это вело лишь к одному концу. Черви стремились к бактериям, которые сидели в глубине льда. Он напряжённо смотрел, как щетинистые тела червей шевелились в гидрате. В ускоренном прогоне дрожали их хвостики. Потом и они скрылись из виду. Только дырки остались тёмными пятнышками на льду.
Нет никаких причин для тревоги, подумал он. Есть и другие роющие черви. Это они любят. Иные изгрызают в труху целые корабли.
Но для чего они вгрызаются в гидрат?
— И где эти животные теперь? — спросил он. Салинг глянул на монитор.
— Околели. Они задохнулись. Червям необходим кислород.
— Я знаю. В этом и смысл всего симбиоза. Бактерии питают червя, а червь снабжает их кислородом. Но что произошло в данном случае?
— Здесь произошло то, что черви зарылись в собственную погибель. Они прогрызали во льду дыры, как в сладкой каше, пока не добрались до газового пузыря, в котором задохнулись.
— Камикадзе, — пробормотал Йохансон.
— Выглядит действительно как самоубийство.
Йохансон поразмыслил.
— Или что-то ввело их в заблуждение.
— Возможно. Но что? Внутри льда нет ничего, что могло бы вызвать такое поведение.
— Может, свободный газ подо льдом?
Борман потёр подбородок.
— Об этом мы тоже думали. Но это всё равно не объясняет, почему они идут на самоубийство.
Йохансон вспомнил, как они кишмя кишели на морском дне. Его тревога росла. Если миллионы червей вроются в лёд, что будет?
Борман будто разгадал его мысли.
— Эти животные не могут дестабилизировать лёд, — сказал он. — В море гидратные поля несравнимо толще, чем здесь. Эти обезумевшие твари роются только поверху, проникая максимум на десятую часть толщины. Потом они неизбежно подыхают.
