Я разделся и прошел в ванную, не зажигая света в коридоре. Клер сказала мне, что у Дэниела, после того как его отец ушел, начались припадки ночных страхов. Мы согласились на том, что дверь в комнату для гостей останется открытой, а в коридоре на всю ночь оставили гореть небольшую настольную лампу. В их комнате было достаточно светло, чтобы он не впал в панику, если бы внезапно проснулся, но не настолько, чтобы свет мешал его матери спать.
Я прошлепал по плиткам пола в ванную, бесшумно закрыл за собой дверь, зажег свет и помочился. В мусорном ведре из черного пластика рядом с раковиной поверх смятой туалетной бумаги и прочего лежал длинный пустой бумажный цилиндр с зеленой надписью «тампакс». Я иронически улыбнулся при мысли, что романтический уик-энд Жан-Клода отяготится проблемами, которых он не ожидает.
Я спустил воду, выждал, чтобы бачок унитаза наполнился, и шум воды оборвался. Тогда я погасил свет, вышел в коридор и направился к своей комнате.
— Милый?
Голос донесся из открытой двери комнаты, где спали Клер и Дэниел. Я сразу его узнал. И подошел к открытой двери, и заглянул внутрь, но мои глаза еще не свыклись с полумраком после яркого света в ванной и ничего не различали. Я уже хотел уйти, но тут голос раздался снова, тихий и сонный.
— Что ты делаешь? Иди в постель. У меня месячные, и подурачиться мы не сможем, но мне нужно, чтобы ты меня обнял. Мне опять приснилось, что ты меня оставил и я совсем одна. Так обними меня, чтобы я опять уснула.
Я осторожно вошел в дверь, останавливаясь на каждом шагу. Теперь я уже рассмотрел Дэниела, раскинувшегося на раскладушке, сбросив одеяла. Я подобрал их и укрыл его. Потом обернулся к кровати, к фигуре, свернувшейся на дальней половине, половине Люси. Я подошел и как мог осторожнее лег рядом поверх одеяла. Секунду спустя к моему левому плечу прижалась теплая голова, щекоча меня пышной массой кудрявых волос, и раздался удовлетворенный вздох.
Некоторое время спустя мои ноги начали мерзнуть. Мой отец наладил котел так, что он ночью самоотключался, а я не позаботился его переключить. Я повернулся на другой бок и приподнялся. Фигура справа от меня зашевелилась и что-то пробормотала.
— Что? — спросил я.
— Воды не найдется?
Я нашел стакан на тумбочке и снова повернулся к женщине рядом со мной. Она приподнялась на локте, взяла стакан другой рукой и начала пить, откинув голову, обнажив горло до кружевного воротника розовой ночной фланелевой рубашки.
Секунду спустя она натянула на себя одеяла, перекатилась на бок спиной ко мне и уже мягко похрапывала, как бывало всегда.
Утром из кухонного окна не видно ничего, кроме белой пелены на земле, переходящей в выбеленное небо. Терраса, ограда, поленница, стол и стулья снаружи покрыты зернистым снегом в рельефных узорах, творениях ветра. А дальше — ничего, кроме на миг дразняще открывающегося взгляду виноградника нашего соседа и тотчас же исчезающего за новой завесой снега, закручиваемой ветром, который порывами проносится по предгорьям под высоким нагромождением туч.
Положение на шоссе еще хуже, чем я предполагал, и даже в «пежо» с приводом на четыре колеса мы еле-еле успеваем на станцию. По дороге Клер веселым, успокоительно-небрежным тоном объясняет положение вещей Дэниелу, который закутан в свой халатик и одну из теплых курток моего отца. Мальчик испуган и готов расплакаться, чувствуя, что происходит что-то важное, чего он не понимает. В первый раз до меня доходит, что это может обернуться полной катастрофой.
На станции Клер удается успокоить Дэниела настолько, что она может передать его мне. Вдали, в восточном конце прямого отрезка пути, появляется поезд.
— Но что из всего этого выйдет? — слышу я свой вопрос, заданный паническим тоном, словно меня заразило состояние Дэниела. — Жан-Клод не может получить работу в Америке, ты не можешь работать здесь. Предположим, между вами начнется что-то серьезное, что вы будете делать? Как устроитесь? По-твоему, что-то может получиться?
Она бросает на меня еще один взгляд, ясно выражающий пространства и безмолвия этой новой угловатой личности, выкованной из стольких страданий. Впервые сравнив наши соответственные потери, я испытываю смущение и стыд.
— Абсолютно не представляю, — говорит она.
Поезд останавливается у перрона. Когда Клер поднимается в вагон, крепко сжимая сумку с зубной щеткой и прочим, Дэниел пытается последовать за ней. Я его удерживаю, а он кричит и брыкается. Проводник подает сигнал, и поезд трогается. Клер стоит у окна и машет рукой на прощание. Дэниел глядит ей вслед, рыдая и бунтуя.
Возвращение — сущий кошмар. У меня в машине нет детского сиденья, а Дэниел не желает сидеть смирно. В конце концов я разворачиваюсь, возвращаюсь в город и покупаю большой рожок мороженого, чтобы угомонить его, пока мы не доберемся до дома. Ну а там, в предгорьях, встающих над морским берегом, погода начала меняться и в небе появляются голубые разводья.
Впрочем, хорошие новости этим и исчерпываются. Дэниел все еще не может пережить исчезновения своей матери. Я снова и снова повторяю историю, придуманную Клер и мной, — о том, что она поехала повидать подругу дня на два и вернется очень-очень скоро с грудой подарков. Но с тем же успехом я мог бы объяснять ему все это по-китайски.
Однако, как и предсказывала Клер, припадок горя вскоре минует. Сменяется усердными поисками по всему дому, просто чтобы убедиться, что это не игра, что мамочка не прячется где-то тут, ожидая, когда ее отыщут под радостный визг. Поиски завершаются, он возвращается на кухню, такая внушительная фигурка в крохотном пальтишке.
— Здесь нет, — возвещает он.
— Она скоро вернется.
Но я знаю, что он прав. Люси покинула меня навсегда.
Заводные игрушки и вчерашние фокусы с огнем уже не творят прежней магии. Они ассоциируются с мамочкой. Мне необходимо предложить что-то новое. В конце концов я веду его посмотреть кур Робера. Мы топаем через занесенный снегом двор и вверх по крутой лестнице на площадку за домом, где стоит сарай. Я с таким вниманием слежу за Дэниелом, что не смотрю себе под ноги и на самом верху оскользаюсь, падаю и больно ударяюсь о торчащий камень.
Дэниел начинает громко смеяться, его дискантовое кудахтанье эхом отдается в стылом воздухе. Взрослые ведь не падают, думает он, падают только маленькие дети. Значит, я упал нарочно, чтобы посмешить его, и он хочет показать, как высоко это ценит. Я стою на коленях в каше розового снега, голень у меня рассечена, и Дэниел наконец понимает, что это не понарошку, что я поранился. Его смех внезапно обрывается, и меня охватывает тревога, что он снова расплачется. Но он просто подходит ко мне и протягивает руку.
— Ну-ка вверх, — говорит он.
Я понимаю, мне следует успокоить его, заверить, что все в порядке, что ему не надо бояться, но я не могу. И начинаю говорить с кем-то, кого я не знаю, кого даже нет тут. Благодарю тебя, говорю я. Благодарю тебя за Люси, благодарю тебя за Клер и Дэниела, благодарю тебя за этот холод, и за эту кровь, и за эту боль. Благодарю тебя. Благодарю тебя. Благодарю тебя.
