Я должен был бы почувствовать неизмеримое облегчение, но не почувствовал. Наоборот, мне стало ясно, что я надеялся, что полиция придет меня арестовать, как надеялся, что Люси будет являться мне. И они одинаково меня обманули. Мне придется и дальше с трудом перебиваться, как все последние дни в засасывающей спирали алкоголя, безделья и отчаяния без малейшего просвета впереди.
Когда тропа вывела нас из кустарника, ветер в первый раз дал о себе знать. И пока мы поднимались по ступенькам на террасу маленькой часовни, название которой мне не удавалось вспомнить (какая-то Нотр-Дам), начали закручиваться легкие вихри поземки. Я поставил Дэниела на ноги и принялся лепить с ним снеговика, а Клер оперлась о парапет и любовалась видом.
— Кто это? — спросила она.
Я прижал к нашей фигурке еще горсть сухого снежного порошка и втирал его, чтобы он не отвалился.
— Кто?
— Вот та женщина.
Я выпрямился и посмотрел:
— Я никого не вижу.
— Вон там, на тропе. Стоит и смотрит на нас.
Я посмотрел туда, куда указывала рука Клер. Там никого не было.
— Просто кто-то из местных, — сказал я небрежно. — Это самый короткий путь в деревню. Шоссе, наверное, обледенело. Здесь ведь снега почти никогда не бывает, и уж если он выпадет, все сразу затормаживается.
Я понял, что лепечу бессмысленные объяснения, и обернулся к Дэниелу помочь ему завершить наше творение, воткнув две веточки взамен рук и два камешка в качестве глаз.
Наш обед в честь Дня Благодарения оказался на редкость удачным. Начали с морских ежей, которых я купил накануне. Клер вначале отнеслась с подозрением к ярко-оранжевой мякоти, смахивающей на какой-то экзотический фрукт, но вскоре была покорена. Дэниел выплюнул первую же пробную ложку, зато колючие панцири ему понравились как игрушки, и уж тем более когда он укололся до крови и получил разрешение мстить им, растаптывая на кухонном полу каждую половинку панциря, как только Клер или я выскребали ее содержимое.
Затем индейка с картофельным пюре и подливкой обрадовала своей привычностью, а к тому времени, когда мы проработали сыры и вишни мадам Алье с ложкой crème fraîche[22], не говоря уж о паре бутылок из погреба моего отца, всех троих сморила приятная дремота. Клер уложила Дэниела на раскладушку, которую я поставил для него в ее спальне, а потом вернулась в кухню, где я подбросил в плиту еще одно полено.
— Послушай, — сказала она, — я вот думала…
— Да?
— Ну, я бы хотела попросить тебя об одолжении. Только не думай, что я приехала из-за этого, и вообще. Собственно говоря, мне только сейчас это пришло в голову. Увидела, как ты ладишь с Дэниелом, вот я и подумала…
— Так что?
— Ну, ты помнишь, я вчера вечером рассказывала, как мы были в Париже? Только я тебе не сказала, что познакомилась там кое с кем.
Я поглядел на нее с искренним удивлением:
— Да? Молодец.
— Его зовут Жан-Клод. Работает по маркетингу французских сыров в Америке, примерно как мама с вашингтонскими яблоками. Неплохо говорит по-английски, ну просто с обаятельным акцентом, совсем как у Жака Кусто. Миллион раз бывал в Штатах и любит Америку.
— И американцев.
Она залилась краской.
— И сколько ему лет?
— Года на два старше меня.
— Женат?
— Ну, перестань изображать суррогатного папочку! А вообще — нет.
— И где вы познакомились?
— В клубе.
— С Дэниелом?
— Ну конечно, нет. В отеле, где мы остановились, была служба дежурства при ребенке, ну, я и воспользовалась. Такая милая негритянка. Она разговаривала с Дэниелом по-французски, а он отвечал на своей версии английского. Они отлично поладили, так что я распушила перышки и отправилась погулять.
Я налил нам обоим еще вина. Клер закурила сигарету и предложила мне. Я тоже закурил.
— С тех пор как Джефф меня бросил, я чувствовала себя очень скверно, какой-то отверженной. Сказать правду, я уже почти смирилась с тем, что больше мне уже никогда ни с кем не спать. Пока не появился Жан-Клод.
— Завязать роман с трехлетним ребенком на буксире очень не просто.
— Мне можешь этого не говорить.
— Жан-Клод знает про Дэниела?
Она просияла:
— Да. И он ему страшно нравится. Мы даже один раз сходили в парк втроем. Но провести вместе ночь мы не могли, и это было очень тяжело. Нам просто хотелось побыть одним, ты понимаешь?
Я кивнул.
— Как ты и мама, когда вы только познакомились, — добавила Клер не без многозначительности.
— Так что теперь тебе хотелось бы вернуться в Париж, а Дэниела оставить у меня, так?
— Только на субботу с воскресеньем. К горшку он приучен и особых хлопот не потребует. Просто надо, чтобы кто-то за ним присматривал, и все. Но если, по-твоему, тебе будет слишком трудно, я пойму.
— А он не истоскуется без тебя?
— Ну, минут десять будет капризничать, а потом полностью про меня забудет. А я, если не сделаю этого или чего-то такого, то, наверное, свихнусь. И каково ему придется со свихнутой матерью?
— Веский довод. Ну хорошо, когда ты хочешь уехать?
— Ты согласен?
— Поезда в Марсель идут каждый час. Там сядешь в самолет и будешь в Париже во мгновение ока. Хочешь уехать сегодня?
— Нет-нет. Завтра будет в самый раз. У-у-у! Спасибо тебе преогромное.
Когда Дэниел проснулся, конец дня я провел с ним в гараже, обучая его началам футбола при помощи пляжного мяча и двух старых банок с краской в роли штанг. Как только я растолковал ему, что цель игры заключается не в том, чтобы топтать мяч, будто панцирь морского ежа, он быстро понял что к чему. В результате он снова устал, и после раннего ужина из холодной индейки и малой толики запеченной фасоли из быстро убывающих запасов моего отца он без возражений отправился в постель. Когда он крепко уснул, Клер взяла книгу, но вскоре начала позевывать. Утром она хотела выехать пораньше, а потому извинилась и ушла в комнату, которую делила с сыном, оставив меня в одиночестве.
Казалось, я был единственным, не способным заснуть. И вдруг поймал себя на том, что мне не хватает мистраля. По контрасту с буйством стихии снаружи дом внутри обретал иллюзорную безмятежность, которая теперь обернулась всего лишь застойной затхлостью. И мысль о том, чтобы добавить к ней еще и одурь сна, была невыносимой — сдача на милость бессознательной инерции всего лишь в одном вздохе от смерти. А потому я не стал ложиться и, чтобы одолеть сон, ходил взад и вперед, пил, курил сигареты Клер, вспоминал, как в пятнадцать лет ей прописали очки от близорукости, но из тщеславия или легкомыслия она не стала их носить. Как и следовало ожидать, сон победил.
