повернулся к боцману, но тут же понял, почему он так спросил, и уже спокойнее ответил:
– Нет, Майкл! Я бил фашистов на Курской дуге! Крепко бил, пока мой танк не попал на минное поле и не подорвался… Контуженного, меня вытащили из горящей машины мои товарищи. А тут немцы пошли в атаку. Мы начали отползать по глубокой танковой колее, отстреливались до последнего патрона, потом с голыми руками кинулись на немецкие штыки… Меня взяли, потому как, вторично контуженный взрывом гранаты, даже двигаться толком не мог. Спасибо незнакомым ребятам, тащили на руках по очереди, не дали упасть на дорогу, иначе просто пристрелили бы меня. А так полуволоком, сотни километров пробороздил ногами по пыльным дорогам России, а потом уже окреп и сам таскал на себе слабых… В концлагерях наработался досытушки, пока не освободили англичане.
– Почему домой не вернулся? Побоялся чекистов? – допытывался до самой сути боцман, и его можно было понять: а что, если и этот русский механик так же служит немцам и сейчас, как, по словам Кельтмана, служил во время войны? Тогда и на него нельзя будет питать какую-то надежду в минуту испытаний…
– Мы тогда еще, в сорок пятом, не знали, как встречают на Родине бывших военнопленных. Это уже потом слух прошел по лагерям, что почти всех отправляют на принудительные работы в тайгу и в каменоломни… – Степан пояснил, что, когда бывших военнопленных передавали представителям Красной Армии, он в это время с аппендицитом лежал в английском военном госпитале, около месяца. Когда выписался – никого в лагере уже не было. Знакомый врач, уезжая в Канаду, присоветовал ехать вместе с ним, чтобы потом попасть на русский пароход и вернуться в Россию… А тут и слухи дошли, что за плен грозит не менее десяти лет новой каторги… – И такая меня обида взяла, Майкл, что разум помутился! Надо же! Так воевал с фашистами, имел награды, даже орден успел получить, – и на тебе – враг Отечества, предатель и возможный шпион!
И вот теперь полтора десятка лет мотает меня судьба по разным морям в надежде скопить денег и под чужим именем через Владивосток вернуться домой, на Волгу! А про сотрудничество с гестапо я наврал Кельтману, чтобы он без опаски взял на работу, – пояснил Степан и раздраженно махнул рукой: – Ну, да мне его мнение о моей персоне – как луне собачий лай! Я перед этим в нескольких местах пытался устроиться на работу, и везде на меня смотрели как на русского шпиона, отмахивались руками. Потом я придумал себе эту пакостную легенду, с ней и живу, чужой грязью измазанный. Но я сам себя знаю, и совесть моя перед Отечеством чиста!
– Теперь и мне все понятно… Иди, Штефан. У меня головная боль до сих пор не проходит от этих ночных передряг… Выпью таблетку и прилягу на часок… Если сенатор еще что-нибудь не придумает, нам в забаву, – непонятно к чему добавил Майкл, но Степан не стал уточнять, что за забавы он ожидает теперь со стороны пассажиров. Взявшись за ручку двери, не утерпел от реплики:
– Многое сейчас отдал бы я, чтобы в шапке-невидимке войти в каюту Дункеля и послушать, о чем они там сговариваются! Эх, Клаус, Клаус! Надо же – моряк, а продался за деньги! И кому продался – бывшим фашистам!
* * *
Отто Дункелю было о чем поговорить с верным другом. Самоубийство Вальтера потрясло обоих, надо было как-то отвлечься за рюмочкой коньяка, прийти в себя. Сидели, поминали покойника добрыми словами, строили догадки, каким образом злополучный бланк телеграммы мог оказаться у Виктора Штегмана. И порешили, что это он, выследив больного уже Али, проник к нему в каюту и выкрал телеграмму, оставив там уликой запах духов… Оставалось только догадкой, каким путем эта же телеграмма оказалась у индуса? Сам ли вытащил ее из мусорной корзины или еще как? Через того же Набеля, например. Набель мог дать ее с целью шантажа и попытки завербовать на свою сторону… Ну а в Мельбурне Штегман без труда смог заполучить копию телеграммы на его, Дункеля, имя. За деньги это сделать не так уж и трудно. Служащий телеграфа знал, да побоялся предупредить, дорожит местом работы…
Постучавшись, вошел Карл, утомленный, с темными кругами у глаз. Увидел накрытый по-мужски стол, коньяк, но не осудил отца. Захотелось и самому выпить рюмку, снять гнетущее состояние с души.
– Отец, в мою каюту с вещами пришел рулевой Клаус. Сказал, что по твоему приказанию. Зачем?
– Все верно, сынок, все так и надо… Я переговорил с Клаусом, и он охотно заключил со мной контракт. Будет выполнять обязанности личного телохранителя… Согласись, что в нашем положении это совсем не лишнее приобретение, – пояснил Отто с возможно спокойным выражением лица, хотя увидел, что такое объяснение встревожило сына. Он указал ему место рядом на диване, налил в рюмку, подвинул конфеты, фрукты. – Помяни брата… Как бы там ни было у него на душе в проклятую, или, вернее сказать, в роковую минуту его жизни, а человек он был добрый, матери и отцу преданный. Это его беда, а не вина, что с нервами так вышло… Выпей, сынок, и увидишь, что сердцу немного полегчает…
Карл присел, двумя глотками – чего раньше никогда себе не позволял! – выпил обжигающий напиток, развернул конфету, откусил. По телу прошла горячая волна, за ней вторая, ударило в голову и в ноги. Отец налил еще полрюмки, Карл выпил и начал чистить апельсин. Выпили еще и в третий раз.
– Как нелепо все получилось… Будто отрывок из какого-то драматического романа прочитал… Крепись, сынок. – Отто ласково обнял Карла за плечи, крепко прижал к себе, опасаясь, что вот-вот из глаз потекут слезы невосполнимой утраты. – Нам с тобой еще на ноги ставить твоих ребятишек, готовить их к этой трудной и коварной жизни.
Фридрих вздохнул шумно, словно морж, раздувая усы, перекрестился, покоси глазами в угол, но иконы там, разумеется, не было. Тяжело поднялся из-за стола.
– Пойду на вахту к Роберту. Не влепиться бы в рифы, попутешествуем тогда… пеши по океанскому донышку! Хо-хо!
– Иди, Фридрих. И распорядись приготовить команде поминальный по Вальтеру завтрак. А Майклу скажи, чтобы морякам выдал по стакану рома… на помин души моего Вальтера, – и уронил голову на грудь, пряча от верного друга повлажневшие глаза – и у Железного Дункеля, оказывается, есть в душе слабые струнки…
– Хорошо, мой фрегаттен-капитан, передам боцману, – ответил Фридрих и вышел из каюты. Некоторое время отец и сын молчали, думали
