Представив себе, как старший инквизитор обсуждает usus pauper[59]с этой подозрительной старухой, зная, как его дочь любит ее, и тяготясь этим, я едва не улыбнулся. До чего скованно он держался! Какое возмущение вызывал у него этот разговор! И как бы он желал подвергнуть Алкею официальному допросу, имей он на то причины. Самодовольство, с которым она отзывалась об их «интересных беседах», будто о болтовне двух прачек, рассердило меня.
Тем не менее мне подобало скрывать любые зародившиеся у меня сомнения, и притом со всею тщательностью.
— Ответьте мне, — сказал я, мысленно припоминая текст декреталии «Gloriosam ecclesiam», ибо я не имел других источников для справки по этому вопросу, — вы обсуждали какие-нибудь ереси с отцом Августином? Говорили ли о Церкви, о том, не сбилась ли она с пути Христова, потому что погрязла в роскоши?
— О да! — На этот раз Алкея рассмеялась. — Отец Августин спросил: «Не слыхали ли вы от кого, что Римская Церковь — это блудница, и священники ее не по праву наделены властью?» И я ответила ему: «Да, отец мой, только что от вас! Но вы сами-то в это не верите?» Он покраснел, как окорок! Но я сказала так в шутку, — прибавила она, словно желая успокоить меня. — Конечно, он ничему такому не верил.
— А вы?
— О нет, — кротко возразила она. — Я преданная дочь Римской Церкви. Я поступаю так, как велят мне делать священники.
— Но ведь это не священники велели вам оставить мужа, или побираться на улицах, или прийти сюда и жить здесь? Должен сказать откровенно, Алкея, что вы ведете жизнь, не похожую на жизнь доброй католички. В ней есть что-то извращенное — жизнь нищенки, бродяжки.
Впервые спокойствие Алкеи ей изменило. Она с грустью вздохнула. Затем она доверчивым жестом положила свою ладонь поверх моей.
— Святой отец, я искала пути послужить Господу, — призналась она. — Это не я покинула мужа, это он выгнал меня из дому. У меня не было денег, и пришлось просить милостыню. Я хотела поступить в какую-нибудь общину верующих, но кто же меня примет? Только бегины, отец Бернар, но то, чему они учили, было неправильно.
— В каком смысле — неправильно?
— Ах, отец мой, они были очень добрые, очень бедные, любили Христа и святого Франциска, но они говорили ужасные вещи о Папе. О Папе и о епископах. Это меня рассердило.
— Какой грех, — сказал я, с учащенно бьющимся сердцем. — И вы рассказывали о них отцу Августину?
— О да, отец.
— Вы называли ему их имена?
— Да. — В результате дальнейших расспросов я получил от Алкеи подробное описание этой общины и понял, что это были францисканцы-терциарии (большей частью женщины) во главе с монахом, который если и не попал в число тех сорока трех, что были сожжены в Авиньоне в прошлом году, то должен был попасть. Алкея также сообщила мне, что уведомила местного кюре о том, какие идеи водились среди этих людей, и подалась от них прочь. — Затем я попала в женскую общину, связанную с вашим орденом, отец, но им я пришлась не по нраву. Никто из них не умел читать, и они боялись меня и замышляли против меня. — Последовало длинное и утомительное отступление в виде рассказа о тайных сговорах, о взаимной клевете и злокозненных отмщениях, которые так часто встречаешь в семьях, при дворах и в монастырях. И пусть говорилось о них скорее с печалью и удивлением, чем с горечью и злобой, подробности эти были малозначительны, так что я опускаю их. Достаточно сказать, что особая вражда разгорелась между Алкеей и женщиной по имени Агнес.
— Меня вышвырнули на улицу, — продолжала Алкея, — и там я встретила Вавилонию. Я сразу поняла, что она особо близка к Богу. Я подумала: а вдруг это Божие провидение? Не есть ли это знак собрать таких людей, как Вавилония и бедняжка Виталия, и отвести их в место, где они обретут счастье в любви Господа? — Речь Алкеи участилась и оживилась; лицо ее засияло. — Видите ли, отец мой, этими славными девами движет чистейшая любовь к Господу, они словно те блистающие дщери сионские, стоящие посреди ясной непорочности, в чудных украшениях из золота и камней, как свидетельствует аббатиса Хильдегард. Я спрашивала об их желаниях, и они желают, — и с такой страстью, отец Бернар! — они страстно желают объять Христа своею безгрешной любовью, они желают предстать пред лицом Его, они обретают покой в думах о Нем. Они отвергли призывы плоти, уверяю вас. Я говорю им: «Плоть — это ничто, дух — вот что дарует жизнь», и они знают это. Я говорю с ними об их божественном Женихе, который с радостью войдет в покои их сердца, если усыпаны будут они цветами праведности и плодами Страстей Его, собранными с древа Креста Его. Мы вместе славим Его, мы говорим о той минуте счастья, когда левую руку Он кладет мне под голову, а правой рукой обнимает меня. И Вавилония познала ласку этих рук, отец мой, она растворилась в любви к Господу. Она видела Облако Живого Света, как аббатиса Хильдегард. — В голосе Алкеи зазвучал восторг, глаза наполнились слезами. — Когда я читала ей из книги о видениях аббатисы, она вскричала в изумлении. Она узнала Свет внутри Света. Она изведала краткий миг божественной гармонии, что обреталась внутри него. Отец Бернар! Она познала единение с Христом! Ее ослепила Божественная Любовь, она лишилась воли, и ее душа слилась с Господом! Какая благодать, отец Бернар! Какая радость для всех нас!
— Да, несомненно, — пробормотал я, ошеломленный этим потоком слов. Многие из них я знал: они принадлежали святому Бернарду и аббатисе Хильдегард. Но восторг, пылкая страсть, звучавшие в них, были непритворны. Я видел, что они происходят от воистину переполнявшей Алкею любви к Господу, горячего желания предстать пред лицом Его, и это было достойно восхищения.
Но подобные страсти могут таить в себе опасность. Они могут довести до крайностей. Лишь сильнейшим и мудрейшим из этих пламенных женщин возможно вверить путь служения Господу, без того, чтобы направлять каждый их шаг. Как говорит Жак де Витри о mulier sancta[60]Марии изУана: «Она не отклонялась ни влево, ни вправо, но держалась золотой середины с удивительным постоянством».
— Отец мой, когда я была маленькой девочкой, — продолжала Алкея, немного успокоившись, — я забралась вон на ту гору и услышала там пение ангелов. Это был единственный раз, когда я слышала их. И когда Иоанна рассказала мне, как она боится за дочку, я знала, что Вавилония будет счастлива здесь, где поют ангелы. Я знала, что нас не посмеют лишить этого крова, где я жила ребенком. Я знала, что с помощью Иоанны мы доберемся сюда и заживем счастливо и скромно, под сенью Господа. — Наклонившись, Алкея взяла мои руки в свои и заглянула мне в лицо, сияя довольной улыбкой. — Вы ощутили здесь любовь Господа, отец мой? Наполняет ли ваше сердце покой Его благодати?
Что я мог ответить? Что любовь Господа была тем даром, которого я добивался всю жизнь, но редко получал? Что душу мою тянуло вниз мое бренное тело, так что, по словам святого Бернарда, жизнь земная владела моим разумом, занятым многими думами? Что я был по природе человек скорее практического, чем духовного склада, неспособный забыться в созерцании Всевышнего?
