Лиза!
Я помолчала и ответила ему в лицо:
— До свидания, Дмитрий! До свидания.
Глава 12
Семён мне больше не звонил, можно было вздохнуть спокойно. Прошло уже два дня с того вечера, когда я от него сбежала.
Но я понимала: это затишье перед бурей. Слишком настырно мой отец стремился сблизить нас, чтобы вот так отказаться от своего плана.
Я понимала: речь идёт о каких-то делах с родственниками Семёна, или он просто хотел уже, чтобы я остепенилась. Если второе, то мне повезло.
Оказалось, я ошибалась.
Отец позвонил мне лично и пригласил на семейный ужин в его загородном доме, который он предпочитал любой квартире неподалёку от центра Москвы. И это был первый тревожный звоночек: обычно меня приглашала Соня.
Делала это так, будто я уже отказалась. Но я всегда соглашалась ей назло. Мне нравилось бесить эту эскортницу, потому что знала: она меня ненавидела и боялась. Всегда так было. Они с отцом женаты лет пять, а всё боится. Его, что он оставит без денег, и меня, что я нарою что-нибудь из её прошлого.
Я бы, наверное, могла, но давно отошла от этой мысли. Маму это не вернёт, а отец найдёт другую. Да и став взрослой, я осознала, что больше не жду его одобрения, потому что никогда его не получу сполна. Я не была любимой папиной дочкой не потому, что напоминала ему мою мать или что-то там ещё, он просто смотрел на женщин, как на инструмент удовольствия.
А если оно не светило, то и восхищаться нечем.
Закончив работу в шесть, я быстро забежала домой — переодеться и перехватить что-нибудь. У отца будет щедрый, пафосный стол, но я не любила есть под его оценивающим взглядом и придирчивым хмыканьем мачехи. Возможно, я просто мнительная, но уж как есть. Всегда предпочитала являться на редкие семейные ужины полусытой, чтобы слушать и говорить, а не накидываться на еду.
И одеваться предпочитала так, чтобы быть антиподом вечно полуобнажённой мачехи. Напялила брюки и водолазку, распустила волосы, чтобы не выглядеть серой канцелярской крысой, хотя в ярко-алой водолазке я бы таковой всё равно не выглядела. Купила её после того, как вернулась.
После того как Ледовский вынул из меня душу, поворошил её так и эдак, не заботясь о том, чтобы сохранить её первозданный вид, наступил на хрупкое стекло, за которым я пряталась от всего остального мира, и вставил душу обратно, как делают с надоевшими тряпками, запихивая их обратно шкаф. Может, пригодятся ещё, или мода вернётся, и они снова станут актуальны.
Или, если нечего будет надеть.
Впрочем, у него всегда есть Милана. Она предпочитает вот такие яркие цвета, и это ему нравится. Она его женщина, а всё, что мне остаётся, это воспоминание, и эта водолазка в память о Дмитрии. Я буду надевать её, когда мне захочется понравиться мужчине. Или позлить мачеху.
Собственной машины не было, я всегда предпочитала такси, но после того случая с похищением остался безотчётный страх. Он почти перекрывает тот, другой, когда я сажусь за руль сама. Тогда у меня потели ладони и бешено колотилось сердце, почти как сейчас, когда я села в такси и пристегнулась.
И смотрела в окно, чтобы убедиться: меня везут по адресу, по которому я хочу ехать.
Особняк отца был с виду довольно скромен среди соседских коттеджей, но внутри безвкусная роскошь, насаженная мачехой, соседствовала с лаконичной дизайнерской простотой, которую предпочитал отец. Раньше я удивлялась, что он нашёл в этой Соне, думала, что она опутала его, задурила головой своей безнравственной вульгарностью, а потом повзрослела и поняла: он сам тянулся к этой быдловатой простоте, к этому вечно раскрытому в призыве поцелуя рту мачехи.
Внешне отец соблюдал правила игры, принятые в его окружении выбившихся из девяностых братков, но внутри он оставался тем, кем всегда был: любителем дорогих шлюх. Не проституток, которые торговали собой в элитных заведениях, а именно чего-то среднего между содержанкой и честной блядью, любящей менять мужчин по зову плоти.
— Ты изменилась! Я думала, не любишь яркие цвета! — мачеха старалась быть любезной, но в уголках её губ, в густо подведённых глазах, я угадывала страх.
Стоило самой испытать его, настоящий, первобытный, когда ты идёшь по грани и знаешь, что порежешься в любом случае, и ждёшь, и боишься и снова ждёшь, чтобы уже всё кончилось, а оно всё длится, как угадываешь это чувство в других. Соня боялась, что я скажу отцу, кто донёс Ледовскому о его секретах.
Я не собиралась говорить, если на то не будет всяких причин. Всё равно не поверят.
— У нас сегодня утка по-пекински. Соня сама приготовила, — отец спустился в гостиную и тепло приветствовал меня. Потрепал по щеке, как в детстве, и я вся внутренне подобралась, будто сейчас меня ударят.
Когда я повзрослела и стала жить отдельно, отец не проявлял ко мне интереса, выходящего за рамки приличий.
— Ты теперь готовишь? — удивилась я, глядя на них обоих, сидящих напротив на диване, будто устоявшаяся семейная пара.
Они всегда держали дистанцию на людях, и при мне отец обращался с матерью, как с личной секретаршей, исполняющей функции любовницы в свободное от основной работы время, а сейчас что-то изменилось между ними.
Я себя чувствовала так, будто отсутствовала несколько лет. И окончательно сделалась чужой.
А сейчас передо мной разыгрывается спектакль о счастливой, слаженной семейной паре.
— Прислуга уволилась? — засмеялась я, уже жалея, что пришла. Надо было сослаться на занятость, но мне не хотелось, чтобы отец заявился ко мне в квартиру. В моё убежище. В мою берлогу.
— Ты всё такая же злая, Лиза, как и твоя мать, — нахмурился отец, но тут же морщинки на лбу разгладились. — Соня готовилась. Хотела, чтобы ты почувствовала себя дома.
Упоминание о моей матери настроения не улучшило. Даже напротив. Мачеха сидела и улыбалась размалёванной куклой, а мне хотелось зареветь. Вдруг навалилось всё комом, я снова поняла, что вынуждена обороняться от всего мира.
Моя мать ему плохая и злая! А
