на фронте шли так паршиво, что Вермахту тоже было плевать на какого-то комиссованного солдата, который уже своё отслужил, отдав своё здоровье и молодость Великому Рейху. С такой внешностью я не мог рассчитывать на нормальную работу и счастливую семью.
Всё, что у меня сейчас осталось – это старый фотоальбом, пансионат для престарелых и воспоминания о солдатах, о моих друзьях, которые так и не вернулись из Крыма. Теперь память о них хранит лишь прибой, чужого для нас, Чёрного моря».
Если Бирхофф надеялся, что к концу истории Мартина Фихта я буду давиться слезами и жалеть о так и несостоявшемся семейном счастье этого немца, то он не угадал. Фихт думал, что «Крымские щиты» легко достаются, нет уж, изволь за красивую нашивку выложить глаз и ухо на стол.
На самом деле, данный отрывок оказался мне очень полезен, давно искал письменные свидетельства этого боя, с той стороны. Теперь есть материал, чтобы сделать статью и напомнить людям о том, что творилось в районе села Любимовка в июне 1942-го на бронебашенной батарее № 30 или 30-ая батарея (немецкое обозначение «Maxim Gorki I»).
Почти месяц мужики — бойцы и матросы сражались в полном окружении, кошмарили «Гансов», тормозили штурм Севастополя и сковали силы целой дивизии Вермахта.
Командир батареи Георгий Александер, 25 июня 1942-го, когда понял, что уже всё… Когда на батарее не осталось ни снарядов, ни людей — решил взять несколько оставшихся, ещё живых, мужиков и пойти на прорыв. План состоял в том, чтобы через водосток выйти к реке Бельбек и уйти к партизанам. У них почти получилось, но к сожалению, не до конца. В районе деревни Дуванкой, какая — то гнида, из местных, сдала группу Александера немцам.
Георгий Александер был направлен в Симферопольское Гестапо, а потом в лагерь, где и был расстрелян.
Вот лучше про него напишу Бирхоффу, пусть знает, против кого воевал Фихт и чудом выжил. Он должен не ныть о своём ухе, а гордиться, что встретился при жизни с настоящим советским Колоссом, гордостью и легендой Черноморского флота, и это не про батарею, это про Александера и его людей…
Глава 10
Дни шли чередой. Не заметил, как втянулся в переписку с этим немецким дедушкой. Обменивались письмами каждый день и не по разу.
Меня удивляло с какой оперативностью ему переводят на русский язык такие массы текста, да и судя по тому, как быстро он мне отвечает, то и мои письма, на немецкий, переводят — чуть ли не мгновенно.
Этот вопрос прояснил сеанс видеосвязи. Я сам предложил, хотел убедиться, что веду переписку именно с пенсионером, а не с молодым графоманом. Написал Бирхоффу свой телефон, он сделал видеозвонок по «Вайберу», помахал мне рукой и прервал связь. Правда, тут — же «перезвонил» на ноутбук, и мы продолжили общение через веб — камеру.
Возле него сидел переводчик, который представился Михаэлем, и сказал, что сделает всё, чтобы наше общение было комфортным и мы не заметили языкового барьера. Этот молодой парень, скорее всего, никакой не Михаэль, а Михаил, говорил на русском уж слишком чисто, без акцента.
Я был несколько растерян, рядом с переводчиком действительно сидел Бирхофф, махал мне, улыбался. Он говорил довольно уверенно, бойко, что переводчику с большим трудом удавалось за ним поспевать.
Трудно визуально определять возраст. Несмотря на старческие пятна, которые просматривались даже через искажающее изображение камеру, сморщенное морщинами лицо, всё равно никак не выдавали в этом немце — столетнего старца. Я привык к нашим пенсионерам, среди которых долгожителей особо не встречал. Если старость — это отпечаток образа жизни человека, то последние лет пятьдесят у Бирхоффа были очень даже не плохими, судя по его всё ещё прямой осанке, твёрдом и не дребезжащем голосе.
Дед не бедствовал, мягко говоря. Имеет личного переводчика (возможно и не одного), за его спиной видно дорого и со вкусом обставленный просторный зал, круглый стол, высокие стеллажи с книгами, дверной проём в холл, с лестницей, ведущей куда — то вверх. Это дом, не квартира.
Может байка о том, что его сын — влиятельный банкир, совсем и не байка? Сам информации об Олафе Бирхоффе не нашёл.
Людвиг сказал, что хочет показать мне на камеру свой альбом с армейскими фотографиями, если меня он заинтересует и захочу рассмотреть снимки подробно, то его помощник потом вышлет мне отсканированные фото.
Бирхофф сказал, что видеозвонок вышел несколько сумбурным, не успел подготовиться и вынужден сейчас сходить за альбомом. Ну, да, настолько сумбурным, что у тебя в гостях, случайно, оказался переводчик. — подумал я. Но тут же забыл, так как Бирхофф — пошёл! Не попросил принести Михаэля и не попросил, чтобы тот довёз его на кресле — каталке, нет он сам пошёл! Быстро встал и направился в сторону стеллажей, уверенной и не шаркающей походкой, чего я не ожидал от человека в его возрасте.
Что — то тут не чисто, Олежа, мутно это всё… — сказал я про себя, но пока не мог понять «в какой шляпе прячется кролик».
Когда Бирхофф демонстрировал фото из своей армейской молодости, где он в форме, в учебке, с сослуживцами в фотостудии, то на близких портретных снимках легко угадывалось внешнее сходство. Даже морщины не могут изменить форму лица, носа и многое другое.
Может он мне снимки своего отца показывает, который действительно служил и воевал? — продолжал я прокручивать в своей голове варианты. Ещё мне показались странными его глаза. Они были ярко — карими. У стариков, как правило, выцветают глаза, становятся
