class="p1">— Зачем?
— Просто сделай, Даня… пожалуйста, — шепчет она, её взгляд полон решимости и какой-то тайной.
Он кивает, и без лишних вопросов вокруг них опускается густой, плотный покров Тьмы, скрывая их от посторонних глаз. В эту тихую, отгороженную темнотой секунду Маша робко тянется к нему, и, прежде чем он успевает хоть что-то сказать, её губы мягко касаются его. Поцелуй быстрый и робкий. Даня замирает, удивлённый. А затем смело приобнимает Машу за талию и притягивает ее к себе. Княжна замирает, поражённая его ответной реакцией, но не отступает, позволяя мгновению продлиться чуть дольше, чем планировала.
Но вдруг тишину прерывает пораженный голос Светки:
— Ну ни фига себе! А что так можно было?!!!
В спешке Даня забыл отключить для Светы трансляцию зрения «темника», и теперь она наблюдает за всем этим, не упустив ни одного мгновения.
* * *
Я офигел от Маши. Светка рядом всё видит, но смысл её стесняться? Жена, всё-таки. Мы с княжной ещё несколько мгновений продолжаем целоваться, прежде чем я чуть отстраняюсь, почувствовав приближение Юрия Морозова. Сниму Облако Тьмы, свет медленно заполняет коридор.
Князь Юрий подходит к нам, его взгляд сразу задерживается на Маше: он, конечно, подмечает её румяные щеки и покрасневшие губы. На княжеском лице мелькает едва заметная усмешка, прежде чем он поворачивается ко мне с коротким кивком:
— Спасибо, Данила, что раскрыл аферу этих Гриммартов.
— Не стоит благодарности, Юрий Михайлович.
— Всё равно, это достойный поступок. Пока судьи решают, все снова потянулись в банкетный зал. Пойдёмте, поднимемся, отметим это дело шампунем.
— Неплохая мысль, — усмехаюсь я. — Только захвачу своих дам.
Пока судьи решают и расследуют, почему бы и не размяться немного? Я подзываю жен и сестру, и мы возвращаемся к закускам и бокалам шампанского, позволяя себе короткий перерыв. Но тут ко мне неожиданно подходит Александр Витальевич Соловьёв. Его взгляд, серьезный и задумчивый, сразу привлекает моё внимание.
— Ваш дед гордился бы вами, Данила, — произносит он. — Особенно тем, что вы помогли и Морозовым.
Я слегка приподнимаю бровь:
— Александр Витальевич, не ожидал вас увидеть. Решили выйти из сумрака?
Жёны, заметив начало разговора, тактично отходят в сторону. Соловьёв ненадолго задерживает взгляд на бокале в руке, словно собираясь с мыслями.
— Мне было стыдно.
— За удар в спину деду? — уточняю я, внимательно следя за его реакцией.
— Нет, — тихо отвечает он, — здесь я всё сделал правильно. Миша был под контролем Короля Теней, и мне пришлось принять жёсткие меры. Но мне стыдно за то, что я помогал Охранке в поисках его внуков. Пускай это и не увенчалось успехом… Я не знал их истинных намерений. Они уверяли, что не тронут тебя, но…
— Это, Александр Витальевич, уже целиком на вашей совести, — отвечаю равнодушно. — Я не был частью тех событий и не знаю всех обстоятельств.
— Вы правы, Данила, — с тихим вздохом соглашается боярин Соловьёв. — И всё же я сказал то, что хотел. Возможно, вам это и не нужно было слышать. Простите.
Он отходит, оставив меня с лёгким недоумением. Его гложет чувство вины — это видно. Но мне, честно говоря, нет до этого дела: я его вижу впервые, и его раскаяние меня не касается. Просто пожимаю плечами и направляюсь к Кейстуту Гриммарту, который решил заявиться на банкет с вызывающим видом, еще и привел своих вассалов. Один из них — тот самый каменщик, который проиграл Студню.
Взгляды людей вокруг явно говорят о том, что Кейстута здесь ни во что не ставят — после разоблачения он окончательно потерял уважение общества. Насмешливые взгляды и шёпот сопровождают каждое его движение, как будто все разом решили, что он теперь ниже их уровня. Репутация его испорчена, и он это прекрасно чувствует.
Увидев меня, Кейстут делает шаг вперёд, пытаясь собраться и бросить вызов:
— Пусть даже моих вассалов дисквалифицируют! Я готов сразиться с тобой, Вещий-Филинов. Сразу после турнира — как тебе будет угодно. Я намерен восстановить своё имя, вернуть себе честь в глазах общества.
Я отвечаю ему с лёгкой, почти насмешливой усмешкой:
— На здоровье, граф Кейстут. Я уже дал тебе эту возможность. Можешь не благодарить.
Разозлившись Кейстут делает шаг ближе:
— Очень хорошо. Я пришел убедиться, что ты сделал вызов не под влиянием минутного порыва. Ты готов ответить за свои слова, Вещий-Филинов? Ведь сегодня ты умрешь.
Я усмехаюсь, глядя на него с явной насмешкой:
— Как пафосно, граф. Но спорить я буду делом, а не словесными ухищрениями. До скорого.
Пока Кейстут переваривает мой ответ, я едва заметным движением посылаю маленький пси-нож в сторону его вассала. Лезвие псионики бесшумно вонзается ему в ногу, и в тот же миг я перехватываю контроль над его разумом, с лёгкостью разломав его щиты. Власть над его сознанием теперь у меня. Вассал не успевает даже закричать от боли. А дальше я заставляю его забыть о пережитой встряске.
Щиты у вассала были слабые, изношенные — артефактная подпитка заметно ослабила их, вот и результат. Что ж, недаром говорят: не рой яму другому…
Спокойно отворачиваюсь и ухожу, оставляя Кейстута, кипящего от бессильной ярости, даже не подозревающего, что его вассал уже под моим контролем. Отойдя на достаточное расстояние, активирую ментальную закладку.
* * *
Арена «Ходынка», Москва
Кейстут, наблюдая за удаляющимся Данилой, тихо шипит сквозь сжатые зубы, его лицо исказилось от гнева:
— Что он себе позволяет⁈ Но ничего… скоро он заплатит за это. Мой артефактный клинок положит конец всей этой истории.
Вдруг к графу подходит взволнованная барышня. Её глаза полны надежды и тревоги, словно она ищет утешения в его словах:
— Умоляю, скажите, что это неправда, Кейстут! Граф Данила ведь ошибся, не так ли? Вы не могли совершить такую гнусность?
Он оборачивается к ней, и на его лице появляется дежурная улыбка.
— Конечно, я чист, Прасковья Ивановна, — отвечает он спокойно, пытаясь скрыть внутреннее раздражение. — И я докажу это в сегодняшнем бою.
Однако его уверенность быстро тает, когда он неожиданно замечает абсурдную сцену перед собой: его каменщик, вдруг встав на четвереньки, дёргает ширинку и начинает бессовестно мочиться на графские туфли. Кейстут застывает на месте, не веря своим глазам. Внутри него разгорается вулкан возмущения, и ярость вспыхивает в его взгляде, словно огненный шторм.
— Божечки! — Прасковья Ивановна в ужасе отшатывается.
— Что ты творишь!!!
