никогда не посещали нас, поэтому мой мозг работает с удвоенной силой, пытаясь понять, какого черта они здесь.
Через пять минут я вернулся в черных спортивных шортах и белой футболке. Я вижу, что Стерлинг уже нашел шкафчик с ликером и налил в стакан. Снова сидя на подлокотнике, его темные глаза изучают оригинальные произведения искусства на стенах. Они красочные, легкие, вероятно, не соответствуют его готическому вкусу. Дядя Бентли и Сойер сидят впереди, поставив локти на колени, и переговариваются на повышенных тонах. Под моим весом скрипит доска в полу, и они оба смотрят вверх с мрачными выражениями. Внезапно я чувствую, что меня вот-вот стошнит, и падаю в огромное кресло напротив дивана, готовясь к худшему. Я потираю потными ладонями колени.
— Что это? — спрашиваю я.
Сойер прочищает горло и вешает голову, лохматые волосы падают ему на глаза, мышцы на бицепсах напрягаются. Обычно он счастливый парень по сравнению с остальными Бентли. Но не сегодня. Грудь дяди Бентли поднимается и опускается с долгим вздохом.
— Я знаю, ты понимаешь, что мы бы не пришли сюда, если бы не было плохо. — Он закрывает рот рукой. Широкая золотая лента на его пальце привлекает мое внимание. — Дай мне секунду, — задыхается он. Он встает и идет к французским дверям, выходящим на задний двор. Дядя Бентли — высокий мужчина с широкими плечами. Я не думаю, что, когда-либо видел его в чем-либо, кроме итальянского костюма, и я готов поставить сто баксов, что он прилетел сюда на своем личном самолете, а у подъезда припаркован лимузин. Но, черт побери, дядя Бентли так подавился? Черт! Я сажусь вперед, сжимаю сцепленные руки, глотаю с трудом, как педик. Напряжение в комнате душит меня. Я хочу, чтобы кто-нибудь просто…
— Твои родители погибли в авиакатастрофе, — бросает Стерлинг.
Сойер пихает брата в плечо, чуть не сбивая его с дивана.
— Какого черта, Стер. У тебя чувствительность как у чертова камня! Иногда мне кажется, что у тебя в венах течет лед.
— Лучше оторвать пластырь быстро, — пожимает плечами Стерлинг в ответ.
Сойер шлепает Стерлинга по затылку и получает от Стерлинга взгляд смерти.
— Он не гребаный пластырь!
— Я знаю, засранец. — Стерлинг проводит рукой по волосам.
Как будто я окружен стеклянными стенами, заперт в этой крошечной удушающей коробке в одиночестве. За пределами моего стеклянного ограждения оба моих кузена продолжают препираться, обмениваясь ударами. Дядя Бентли с угрюмым лицом сидит у очага.
Это чертовски несправедливо. Я ничего не сделал, чтобы заслужить такую душевную боль.
Я слышу удушающие звуки и удивляюсь, откуда они доносятся, потом пугаюсь, когда понимаю, что это я.
— ЗАТКНИСЬ! ПРОЯВИ НЕМНОГО ГРЕБАНОГО УВАЖЕНИЯ! — Рычит дядя Бентли, и оба его сына замолкают. — Разве вы двое не видите, что мальчику больно? Имейте хоть немного сострадания. Он член семьи. — Он тычет толстым пальцем в мою сторону. Мой взгляд встречается с глазами цвета оникса.
— Как ты? — Спрашивает он, выражение его лица резко смягчается.
Черт. Этого не может быть.
— Я не знаю, — отвечаю я, мой разум работает не в полную силу. Наклонившись вперед, я провожу обеими трясущимися руками по волосам, хватаю их в горсть, выдыхая весь воздух, который у меня есть. Я выдавливаю из себя: — В шоке, я думаю. Все это кажется таким нереальным. Как будто я сплю. — Глубокий вдох. — Ты уверен, что это не какая-то ошибка? Я имею в виду, я только вчера их видел?
В этот момент Стерлинг встает, и я отчетливо понимаю, как сильно презираю этого парня и его нечистоплотные манеры. У меня возникает искушение наброситься на него и разбить ему нос или поставить синяк под глазом. Мне было бы очень приятно поколотить что-нибудь или кого-нибудь прямо сейчас. Этот парень не может находиться в комнате более получаса, не ведя себя как животное в клетке, больное бешенством. Я не знаю, в чем, черт возьми, его проблема, но…
— Вот. — В поле моего зрения попадает стакан с жидкостью янтарного цвета. Я не тянусь за ним. Отказываюсь. Мне не нужна его помощь.
— Возьми. Это поможет заглушить боль, — приказывает Стерлинг.
Я протягиваю руку, мои нетвердые пальцы обхватывают стакан, потому что, черт возьми, сейчас я готов почти на все, чтобы не чувствовать себя так, как сейчас. Я смотрю на Стерлинга, прежде чем осушить содержимое стакана. Он пожимает плечами, как будто его единственный акт доброты не имеет большого значения. Я не успеваю обдумать то, что только что произошло, как дядя Бентли требует моего внимания.
— Вчера при подлете к аэропорту Резолют Бэй, Нанавут, Канада, разбился Боинг семьсот тридцать семь, погибли двенадцать из пятнадцати пассажиров, находившихся на борту. Твои родители были двумя из двенадцати. Я знаю, что это серьезный удар. Для всех нас. Твой отец… ну, он был хорошим человеком. А твоя мать была мне как сестра, которой у меня никогда не было.
Я насмехаюсь. Ну да. Мой отец был хорошим человеком, жаль, что ты его почти не знал, поскольку отсутствовал большую часть последних семнадцати лет. А моя мать? Сестра, которой у него никогда не было? Чушь. Все это чушь.
— Почему меня не уведомили первым? — Спрашиваю я.
— Ты все еще считаешься несовершеннолетним. Авиакомпания и власти решили, что будет лучше, если ты узнаешь новости от близкого члена семьи. Будучи единственным братом твоего отца… Я самый близкий член семьи, который у тебя сейчас есть. Я знаю, что это, вероятно, последнее, что ты хочешь сделать, но нам нужно обсудить организацию похорон. У нас есть только день или два для работы. — Он бросил тревожный взгляд на Сойера, который передернул плечами.
— Тебе придется сказать ему, — советует Сойер.
Есть еще кое-что. Я не уверен, что готов услышать больше.
Моя грудь напрягается. Из моего горла вырывается странный звук. О, черт возьми, нет. Я не буду плакать, как размазня! Не перед ними. Я поднимаюсь со стула и шагаю. Это слишком много, слишком много, чтобы переварить за один раз. Странно, но предыдущие слова Стерлинга имеют чертовски много смысла. «Лучше сорвать пластырь быстро». Я поворачиваюсь, окидываю дядю Бентли ровным взглядом, расправляю плечи и сжимаю кулаки у боков, говоря:
