въехал и в город; проезжая мимо храма Амона, Осия услышал доносившиеся до него жалобные крики; это его крайне удивило, так как ему сказали, что зараза совершенно прекратилась. Оказалось, что умер Руи, первый пророк, девяностовосьмилетний старец; его преемником был назначен Бай, который когда-то уверял старца в своей любви и привязанности.
XVII
— «Тот, помощью которого Иегова», — говорил пять дней спустя, горько усмехаясь, закованный в цепи государственный преступник, которого вели вместе с сорока другими осужденными через триумфальные ворота Таниса на Восток.
Целью путешествия этих несчастных были рудники на Синайском полуострове, где требовались еще каторжники для работ.
Но недолго усмешка играла на устах осужденного; его лицо опять сделалось серьезно и, взглянув на шедшего с ним рядом юношу, он сказал:
— Мужайся, Ефрем, мужайся! Не смотри в землю, а вверх.
— Молчать! — крикнул на преступника один из надзорщиков, сопровождавших арестантов и с угрожающим видом замахнулся на него плетью. Старший из преступников был Иисус Навин, а младший — его племянник Ефрем.
Ссылка в рудники считалась в Египте самым ужасным наказанием; действительно, осужденные подвергались в рудниках всевозможным унижениям и мучениям. Самые сильные и здоровые люди не выдерживали той непосильной работы, которая возлагалась на преступников. Если кого ссылали в рудники, то это было все равно, что подвергнуть медленной смерти, но ведь человек так дорого ценит свою жизнь, что готов вынести какие угодно мучения, будь то хоть каторжные работы в рудниках, лишь бы только не попасть в руки палача.
Однако ободряющие слова Иисуса Навина мало подействовали на его племянника, юноша еле передвигал ноги и шел вперед с поникшею головою. Вдруг мимо осужденных промчалась колесница, на которой сидела пожилая женщина и другая, вероятно, молодая, плотно закутанная в покрывало.
Ефрему показалось, что он узнал ту, которая скрывалась под покрывалом, и он с напряженным вниманием следил за удалявшеюся колесницею; а между тем ради этой женщины он погубил себя, да и теперь готов был бы броситься за ней в огонь и воду.
Юноша не ошибся; женщина, сидевшая на колеснице, была действительно Казана.
У небольшого храма в роще, близ колодца для путников Казана приказала остановиться и сама стала ходить взад и вперед по лужайке; но вот на дороге показалась пыль, и молодая женщина поняла, что приближалась партия осужденных, которых она обогнала.
Тогда Казана вынула золотой перстень, и, когда осужденные поравнялись с нею, она подошла к главному надзорщику и стала с ним горячо о чем-то рассуждать, перстень незаметно скользнул в руку надзорщика; последний, вероятно, не ожидал такого богатого подарка, и лицо его прояснилось; но Казана продолжала все еще его о чем-то упрашивать; лицо надзорщика опять омрачилось: вероятно, требования молодой женщины были слишком велики; но вот снова, точно по волшебству, в руке несговорчивого стража снова очутилась дорогая золотая вещь, и он смягчился. Через несколько минут раздалась команда:
— К колодцу, эй, люди, напоите этих скотов; мы доставим их свежими и здоровыми под землю, копать руду!
А сам он подъехал к Иисусу Навину и сказал:
— Ты когда-то повелевал тысячами, а теперь самому пришлось слушаться. Эх, брат! Ну, вы, стражи, — обратился он к своим товарищам, — наблюдайте-ка хорошенько за остальными, а мне нужно сказать словечко этому парню с глазу на глаз.
Затем надзорщик захлопал в ладоши, точно он выгонял кур из сада и, пока осужденные, столпившись у колодца, вытаскивали ведро, чтобы напиться, он отвел Иисуса Навина и Ефрема в сторону, но разделить обоих было нельзя, так как их ноги были скованы вместе.
Скоро все трое скрылись из глаз за храмом; надзорщик опустился на ступеньку, сторожевые собаки растянулись у его ног, а Иисус Навин и его племянник уселись на стоявших рядом пнях.
Во время разговора надзорщик зорко следил за обоими евреями; они могли говорить сколько угодно, но он также хорошо знал свою службу, и, кроме того, надеялся, что при прощаньи ему перепадет кое-что за услугу. В продолжении двадцати лет он служил надзорщиком, и еще не убегал ни один из порученных ему преступников, хотя некоторые из них и покушались дать тягу.
— Эта красивая женщина, — рассуждал надзорщик, — вероятно, прежняя возлюбленная парня, бывшего прежде военачальником.
Ему нередко случалось видеть в цепях под своей командой очень знатных лиц. Он полагал, что эта красивая женщина, вероятно, даст осужденному золото и положил вечером не осматривать арестантов. Он думал даже, что, быть может, несчастный военачальник и осужден из-за этой женщины.
«Ох, уж эти женщины!» — подумал про себя страж.
Но вот молодая женщина подняла покрывало. Как же она красива; она плачет. А между тем старший из обоих осужденных стоял неподвижно на своем месте, он даже не протянул ей руки.
«Или, быть может, — это обманувшая его жена? — продолжал размышлять надзорщик. — Но, нет, нет! Он ласково говорит с нею, как отец с дочерью, но, впрочем, он слишком молод, чтобы иметь взрослую дочь. Загадка да и только!»
Действительно, не только надзорщик за осужденными, но и всякий другой свидетель разговора Казаны с Иисусом Навином удивился бы, что такая красивая и богатая женщина разговаривает близ большой дороги с человеком, закованным в цепи.
Казана приехала повидаться с бывшим военачальником из страха за его судьбу; ее пылкое воображение рисовало ей самые ужасные картины; она не могла без слез вспомнить, что Осия должен будет работать в рудниках и выносить побои грубых стражей.
Отец Казаны вечером того дня, когда принесли к ним в дом бесчувственного Ефрема, вернулся домой и сказал дочери, что юноша останется у них заложником, так как тогда Осия непременно вернется в Танке и исполнит поручение фараона. Кроме того, отец объявил, что Осия может достигнуть высоких почестей и он, Горнехт, ожидает от этого оборота дела много хорошего для своего дома и для своей страны.
Это известие наполнило радостью сердце Казаны, она подумала что столь давно ожидаемое ею счастье уже, может быть, близко.
И вдруг теперь она видит его в цепях, осужденного на каторгу; он теперь уже для нее навсегда потеряй. Молодая женщина умоляла Осию не презирать ее и не проклинать, а прежде выслушать.
Осия сказал ей, что ничто так не может облегчить ему сердца, как если только она может оправдать себя от упреков и доказать, что нисколько не виновата в ужасной участи, постигшей его и юношу.
Она громко зарыдала и едва могла успокоиться, но придя в себя, рассказала все как было.
Вскоре после отъезда Осии умер верховный жрец, и в тот
