первая армия правого фланга отказалась от дальнейшего продвижения на запад и повернула прямо на Париж. Таким образом, от плана Шлиффена практически отказались.
Тем временем германские части находились в районе между реками Эной и Марной, их передовые отряды были всего в 60 километрах от Парижа. 5 сентября французский главнокомандующий Жоффр приказал контратаковать – началась битва на Марне. Через четыре дня германские войска были вынуждены отступить за безопасную северную линию вдоль реки Эны. Это означало, что наступление прекратилось. Дальнейшее продвижение в районе Реймса и Суассона в течение последующих недель осуществить не удалось; не увенчались успехом и попытки взять Ипр на западе Бельгии и разгромить находящийся там британский экспедиционный корпус. Наконец, 15 ноября немецкие войска вышли к побережью Ла-Манша в Ньивпорте. Теперь обе стороны начали закрепляться на достигнутых позициях и укреплять их почти непреодолимой системой окопов, заграждений из колючей проволоки и артиллерийских батарей. В результате весь Западный фронт на протяжении более семисот километров замер. Почти четыре года боевые действия велись в этой узкой полосе от Северного моря до Вогезов.
Через четыре месяца после начала войны уже не было никаких разговоров о быстрой победе, о том, что немецкие солдаты вернутся домой до Рождества. Хотя на западе германские войска находились далеко на вражеской территории, провал стратегического плана был очевиден. Однако в сводках с фронтов, которые распространялись в Германии, шла речь только об успехах, и твердая уверенность населения в победе в принципе сохранялась. Но это несоответствие между реальностью и пропагандой, между ситуацией и настроением, таило в себе опасность: ведь по мере того, как росли ожидания в народе, правительство теряло свободу действий, и возможность окончить эту войну даже без триумфальной победы ускользала.
ДУХ И ИДЕИ 1914 ГОДА
Как и во всех странах, вступивших в войну, в августе 1914 года в Германии царил бурный патриотический подъем. Вагоны военных эшелонов украшали надписи, свидетельствовавшие о беспредельной уверенности в победе: «С Францией разберемся – русскими займемся!» Широко распространенное чувство национального единения перед лицом войны, навязанной Германии, во многих случаях перерастало в неистовый милитаристский восторг[6]. Стратегия правительства, представлявшего Германскую империю невинной жертвой нападения, оказалась успешной, по крайней мере, среди значительной части собственного населения. «Завистники повсюду заставляют нас прибегать к правомерной самозащите. Нас заставляют взять в руки меч», – провозгласил император с балкона Берлинского дворца 31 июля. В Дармштадте один школьник написал в сочинении в августе 1914 года: «Ненависть, зависть и мстительность наших врагов стали причинами мирового пожара. <…> Наше дело правое перед Богом. Мы не хотели войны»[7]. Военный энтузиазм выражался особенно ярко и драматично среди молодых буржуа. Более 180 тысяч юношей, в основном гимназистов и студентов, добровольно пошли в армию – это было больше, чем военные власти могли принять и обучить. Поколение «Перелетных птиц» и Молодежного движения увидело в этой войне возможность пережить «огромное, головокружительное приключение» и вырваться из нелюбимых им условностей повседневной жизни. Поэтесса Ина Зайдель в начале войны написала стихотворение под названием «Немецкая молодежь в 1914 году»:
Не знали мы, зачем цветем мы,
Нам юность бременем была,
Как праздник, где едим и пьем мы,
А все ж душа не весела.
В нас кровь текла густой и вялой,
Был без зазубринки наш меч,
Наш путь – без трудности хоть малой,
И было не о чем нам петь.
А нынче без вина мы пьяны,
Теперь мы славим жизнь свою,
Мы слышим в громе барабанов
Слова: блажен, кто нынче юн![8]
Писать стихи стало настоящей молодежной модой во время войны; к 1918 году, вероятно, было написано более миллиона военных стихов. В них авторы воспевали конец сытого, скучного, негероического века, экзистенциальный опыт товарищества, ранения, героизма и смерти, а также поиск больших, простых чувств.
Но не везде ликовали и писали стихи: такое настроение было распространено больше в городах, чем в сельской местности, громче среди буржуазии, чем среди рабочих и крестьян, сильнее среди молодежи, чем среди пожилых людей. В полицейских отчетах о настроениях населения говорилось, что в рабочих кварталах крупных промышленных городов ожидание войны вызывало скорее подавленность и скепсис. «Тяжелое горе постигло многие наши крестьянские семьи, очень часто многодетные, так как отцы должны идти на фронт, военные власти требуют сыновей, лошадей и телеги, а на дворе пора сбора урожая», – писала газета Münchener Neueste Nachrichten 4 августа 1914 года. Проявлениям патриотического энтузиазма по поводу войны противостояли крупные антивоенные демонстрации СДПГ по всей стране. В Берлине 28 июля почти сто тысяч человек приняли участие в запрещенном митинге за мир в Трептов-парке. Летом 1914 года пацифизм в Германии, как и во Франции, был мощной общественной силой. Однако его влияние значительно уменьшилось, когда началась мобилизация. Всеобщее одобрение встречала в особенности немецкая пропаганда, направленная против России.
Героическая истерия этих дней сочеталась, особенно в среде буржуазии, с надеждами на то, что перед лицом предстоящей борьбы за существование многообразные и противоречивые вызовы эпохи модерна исчезнут, шедшие десятилетиями споры о внутриполитическом устройстве страны утратят значение, а социальные, религиозные и политические противоречия прекратятся. Слова кайзера в его речи 1 августа: «Я больше не знаю никаких партий и конфессий; сегодня мы все – братья-немцы и только братья-немцы» – отражали эти надежды[9].
Однако вскоре эти патриотические декларации перешли на новый уровень: если вначале в них отвергались несправедливые обвинения «заграницы» в адрес Германии, то теперь постулировалось моральное, политическое, военное и экономическое превосходство Германии над другими нациями. Одним из примеров бесчисленных заявлений такого рода является доклад берлинского юриста Отто фон Гирке, который в сентябре 1914 года говорил о цели и смысле этой войны. Отправной точкой для Гирке, как и для многих других, стала война 1870–1871 годов, которая, как подчеркивал оратор, сделала Германию единой, большой, сильной и богатой. Но, продолжал Гирке, эти достижения были поставлены под угрозу межпартийными спорами, партикулярными интересами капитала и труда, «преувеличенным восхищением всем иностранным», с которым пели славу Французской революции. Но главное, подчеркивал докладчик, – была утрачена нравственная сила Германии. Произошло это из‑за «завышенной оценки материальных благ» и «затмения здоровой радости жизни болезненным гедонизмом», вследствие «фривольности и чувственности, все большего расшатывания моральных устоев в отношениях между полами», из‑за отхода от Бога и религии. Но теперь, в августе 1914 года, изумлялся Гирке, произошло удивительное чудо: великолепный подъем немецкой народной
