о пользе штыков — представляю я будущее! А гг. Гершензонов и иже с ними красноречием не одолеешь.
В частности же, поведение «Речи» в деле с «Современным] миром» — внушило мне к этой газете нехорошее чувство. Слишком много политики в этой газете, и слишком торопится она наплевать на демократию.
Никаких «шагов» к возвращению домой я, конечно, не делал и не намерен сделать: письмо, явившееся в газетах, такой же апокриф, как и моя беседа с итальянским королем. На Волгу я, в свое время, насмотрелся, помню ее — хорошо. А тому, что вижу здесь, нарадоваться не могу. Хорошо, дорогой В. Г., до жгучих слез зависти хорошо! Красив и трогателен процесс внутреннего объединения Италии, как он наблюдается у простонародья, в беседах эмигрантов у дверей пароходных контор, в разговорах крестьян в кантинах. У нас Ниж[ний] о Полтаве только то и знает, что она где-то «в хохлах», а здесь, где история каждого города — сказка, людям легко друг друга познавать.
Не пришлете ли Ваши книги в библиотеку русской колонии Неаполя? Здесь свыше сотни студентов учится, да еще разного народа — куча. Книги читаются нарасхват, кое-что переводится и охотно принимается газетами.
Пользуясь случаем, посылаю Вам «Шпиона»; в России он не допечатан. А Вас просил бы прислать «Записки современника» — очень хочется иметь эту книгу из Ваших рук, нравится она мне.
Искреннейше желаю Вам, В. Г., всего лучшего. Авдотье Семеновне — почтительно кланяюсь.
Не сетуйте на меня за отказ мой — болею мучительной жалостью к родине, но жалость эта перекипает у меня в злость.
Еще раз — всего доброго!
А. Пешков
494
И. И. БРОДСКОМУ
Середина [конец] октября 1910, Капри.
Милый мой Исаак Израилевич!
Вы хотите, чтоб я прислал Вам рукопись «Буревестника», — могу и, конечно, сделаю это для Вас с удовольствием искренним.
Но — это вещь старая, тысячи ртов жевали ее, слова ее, когда-то налитые живым соком сердца, ныне омертвели, поблекли, и, скажу по совести, — «Буревестник» уже не нравится мне. Как бы чужая вещь. Повторяю: хотите — пришлю.
Однако — предпочел бы написать что-либо новое, и — для Вас. Постараюсь сделать это, пришлю, понравится — оставьте у себя, не давая в печать, не понравится — возвратите, и тогда я пришлю желаемого Вами «Буревестника». Ладно?
А я недавно возвратился из поездки: был во Флоренции, Пизе, Сиене, Лукке и еще кое в каких маленьких городках. Смотрел Содома, Пинтуриккио, Перуджино, — я их очень люблю. Видел и еще много ценного, самое же удивительное, сказочное и чарующее — Сиена. Вот куда я поеду с Вами, и это — необходимо для Вас, поверьте! Это, кажется, наиболее уцелевший средневековый город, необыкновенной, благородной красоты. Мы видели там на улицах людей в костюмах XV века, — смотрите открытки! — вот эти пажи, красавицы, яркие и милые, ходят там. Город разделен на 17 участков, и в каждом участке по сей день существуют знаменосцы, обязанные представительствовать от своего участка во всех торжественных случаях жизни: на праздниках, похоронах и т. п. Мы […] попали на похороны рабочего, и нам показалось, что вдруг мы […] заехали за 500 лет назад. Точно сон!
В городе по сию пору сохранились конные ристалища — остатки древних турниров, — ристалища эти бывают ежегодно дважды на площади перед Palazzo Communale. Но — всего не перескажешь, надо видеть. Посылаю несколько открыток, чтоб дать Вам хотя приблизительное представление о странном и прекрасном лице города.
Тащите Горелова, тащите еще талантливых ребят с собою сюда, и — это будет превосходно, это будет плодотворно для русского искусства.[…]
Чтоб не думали, что у меня плоха память, — посылаю Вам восемь строк стихов из «Детей солнца» — уж если Вам так нужен мой автограф!
Монеты еще не получил: Вы избрали длинный и опасный путь для посылки их; боюсь — растеряют их в «Знании»!
Будете у Ильи Ефимовича — кланяйтесь ему! Очень люблю его!
А теперь — слово к Вашей супруге, которая может и должна писать стихи.
Любовь Марковна, дорогая моя!
Я не буду убеждать Вас в необходимости этой письмами, ибо уверен, что мне удастся сделать это лично и устно здесь, на Капри. Уверен, что благоразумие и все силы небесные, земные — включительно с петербургской его императорского величества слякотью и грязью — заставят Вас выехать сюда, к весне. Здесь Вы будете купаться, кормить дитя превосходным козьим молоком, будете читать, — у меня все современные поэты собраны. Исаак, Вы, я, Горелов — все будут писать — красками, чернилами, на холсте, на бумаге, — на земле! Мы ее, несчастную красавицу, замученную и захватанную всякими пошлыми и грязными лапами, так распишем — не земля, сказка будет!
Согласны Вы? Превосходно!
О времени, когда решите ехать сюда, надобно известить нас заранее, дабы мы Вас тут могли устроить, елико возможно, удобнее.
А пока — жму Вашу руку, будьте здоровы, будьте счастливы!
Вся наша каза приветствует Вас и Вас, Исаак.
Были у Гржебина? Получу я Серова?
Ну, еще раз — всего лучшего и — доброго здоровья, что лучше всего!
А. Пешков
495
С. М. ПРОХОРОВУ
Конец октября [начало ноября] 1910, Капри.
Милый мой Прохорыч!
Вы очень тронули меня за сердце славным Вашим письмом и снимками с картин Ваших, — спасибо, голубчик! Сердечно желаю Вам на новом месте хорошо устроиться и много работать, а что люди томские любить Вас будут — в этом уверен.
Горелову — спасибо за поклон, привет ему![…]
А я рад, что Вы попали в Томск, это расширит Ваши горизонты, понудит работать.
Кстати: недавно в городе этом была, — а может, и теперь еще не закрыта? — выставка работ местных художников. Дорогой Маркин! — хотите сделать мне великое удовольствие? Нет ли иллюстрированного каталога или снимков с картин; если есть — пошлите мне! Интересно же, как она живет, эта великая Сибирь.
Вообще я буду просить Вас время от времени сообщать мне о местной томской жизни, о Ваших работах, о том, что делает О-во любителей художеств и, наконец, обо всем, что заденет Вас за душу.
А затем — напишите этюд зимний, со снегом сибирским и — пришлите мне — обязательно! Назначьте цену — я вышлю деньги тотчас же. Непременно хочу иметь Вашу работу со снегом! Вы его так любите, так хорошо рассказываете о нем—должны хорошо и написать.
Посылаю Вам книги свои, все, что нашлось. Жалею, что нет «Матвея Кожемякина», пришлю после, вместе со второй частью.
Был здесь недавно киевский художник Маневич, очень интересный человек, видимо. Этою зимой
