на крыльце отпустила технорука. Я не лазила на гору и осталась жива.
Франя не сказала мужу, что художник Лютый погиб.
Она осилила мужа.
Она видела его лежащим на полу без сознания — из-за нее.
И теперь только она поняла по-настоящему: брат Гриша застрелился. Ей стало жалко брата, и она расплакалась.
— Не надо, — сказал Олейников.
И Франя утерла слезы, глянула искоса на Олейникова и улыбнулась: на юге человек — что подсолнух, всегда воротит голову к солнцу.
— Теперь все, все должно быть хорошо.
Олейников скинул с головы мокрое полотенце, встал с кровати и зашагал по комнате — не так, как обычно, а на этот раз засунув руки глубоко в карманы черных штанов и слегка опустив голову.
Потом он поднял голову и остановился перед Франей.
— Ты должна знать: если бы ты погибла, я бы теперь уже совершенно успокоился и пошел бы на работу. Никакая катастрофа не собьет меня с моего пути, даже твоя смерть.
Франя покорно слушала. Она простила Олейникову все за одно слово «даже».
X
Управляющий соляным рудником Олейников терпеливо разъяснил приглашенному из города художнику план работ по росписи стен театральной залы.
— На стенах должно быть шесть картин. Искусство должно показать рабочему смысл того, что он делает. Поэтому картины должны быть вот какие: первая…
И он повторил точь-в-точь то же самое, что говорил уже художнику Лютому.
Потом он подал художнику руку, повернул круто и пошел через футбольное поле к конторе рудника. На нем сегодня клеенчатый, от пыли, плащ: ветер нес над степью черные сухие вихри.
Из конторы он пошел домой, где его уже ждал приготовленный Франей обед. Он так условился: обед — в четыре часа дня.
После обеда он удалился к себе в комнату и лег на кровать. Для полного отдыха он, прежде чем лечь, взял со стола «Строительную механику» Нижинского и развернул книгу на любимейших страницах описания испытательной машины — машины Эмери.
Машина Эмери определяет с одинаковой точностью силу, которая ломает железную штангу, и силу, которая рвет конский волос.
Откинув книгу, управляющий рудником Олейников думал о том, что хорошо бы механизировать в человеке все, кроме мысли: все чувства, ощущения, желания, — так, чтобы машина не только работала за человека, но и радовалась и страдала бы за него. Тогда огромная испытательная машина — машина Эмери — определит силу, которая ломит человека. Освобожденная мысль сможет холодно разъять механизированную жизнь, отделить радость от страдания и уничтожить страдание.
Надо до тех пор держать в плену все, кроме мысли, пока всякая возможность страдания не будет устранена. Тогда можно будет разбить машины, освободить чувства и желания, потому что из машин, созданных и уничтоженных человеческой мыслью, вырвется одна только радость.
1923
Однофамильцы
I
Портной Чебуракин допил бутылку и, вдруг рассердившись неизвестно почему и на кого, швырнул ее в открытое окно на улицу.
«Не попало ли в кого?» — подумал он тут же со страхом и надеждой.
Он сел на подоконник и оглядел белую, еще не темную улицу. Никто и не видел, как вылетела из окна и разбилась бутылка. Осколки ее тихо поблескивали в пыли, готовя раны босым ногам прохожих. А прохожих не было. Только на ближайшем углу молча, с непокрытой головой стоял нищий в солдатской гимнастерке и рваных коричневых штанах.
Он держал в руке шапку, ожидая подаяний.
Портному стало томительно скучно. Он злобно крикнул нищему:
— Чего ты, дурак, торчишь тут? Не видишь разве — нет никого и не будет?
Нищий обернулся туда, откуда шел голос, и увидел лицо портного, выглянувшего из окна.
Лицо было плоскоскулое, обросшее рыжей щетиной.
— Чего глядишь? — заорал портной. — Тоже — нищий! Разве так просят? Сукин ты сын, а не нищий!
— Вы ко мне? — осведомился нищий.
— Нет! — озлился портной. — Я к генералу Врангелю!
Нищий глядел на него пустыми, голодными, непонимающими глазами.
— Иди сюда! — приказал портной. — Живо! Ну?
Нищий покорно кинулся к нему.
Портной командовал:
— Лазь прямо в окно — чего зря дверь ищешь?
Портной Чебуракин жил в первом этаже. Нищий влез в окно и очутился в маленькой комнатке, где все — от развешанных по стенам толстовок до обрезков сукна на полу — выдавало профессию хозяина.
Уронив шапку, нищий опустился на стул.
Портной критическим оком оглядывал гостя.
— Тоже человек, — усмехнулся он. — Туда же, в нищие, прется. Это дело требует ума. Я вот нищего знал — так это был голова! Отлично зарабатывал. Разбогател. Теперь магазин держит. А почему? А потому, что с умом к людям подходил. Это дело знать надо. А ты? Да ты еще, может быть, и голоден?
— Со вчерашнего дня не ел, — тихо подтвердил нищий. — Мне хоть бы хлеба немного. Я в порту тут был грузчиком, да силы мало, и вот неделю уже без работы хожу…
Портной с искренним презрением смотрел на гостя.
— А еще нищенствовать берешься! — корил он. — Уж служил бы где-нибудь, коли бог убил, а то туда же — в нищие!
Нищенство, очевидно, в воображении портного было одной из самых выгодных и почетных профессий, требующей большого ума и ловкости.
— Вот я, например, — продолжал портной. — Я дело имею, вот позволить себе все могу, потому что человек, не гнида… А ты? Ну, чего ты ко мне приперся? Кто тебя звал? Чего тебе надо?
— Вы же меня сами позвали, — робко отвечал нищий, — вот я и пришел….
— Позвал! — воскликнул портной. — Это когда же я тебя позвал? На черта ты мне нужен! Да я и не знаю, кто ты такой!
Нищий не слушал его и вздыхал.
— Вот ведь смешно как бывает на свете. Имею среднее образование, шофером был в автомобильной роте, а вот — такое несчастное положение…
Портной строго глянул на нищего и спросил:
— Как же это ты кончил среднее образование, когда я, например, никакого не имею?
— Простите, — растерялся нищий, — я случайно родился в интеллигентной семье. Отец счетовод.
— А почему такое положение? — допрашивал портной. — Проворовался?
— Нет, что вы!
— Растратился?
— Нет.
— Убил кого?
— Что вы! Разве можно!
— А почему нельзя? Так чего ж тебе такое положение вышло?
— Да так, знаете, как-то, — неопределенно промямлил нищий.
— Ох же ты, сукин сын! — возмутился портной. — И навязался же ты мне на голову! На тебе, жри хлеб, колбасу, только молчи.
Портной затосковал. Водка вся была выпита. Скучно.
— Вот тот был нищий так нищий! — вспоминал он. — Всегда у него деньги были. На сберегательную книжку откладывал. Подойдешь к нему, бывало:
