Он зажег небольшую настольную лампу, снял трубку, набрал номер Жервезы и стал ждать. Потом раздался щелчок, и ее голос ответил, что никого нет дома.
Шестьсу это не удивило.
– Когда нечего ответить, подключают автоответчик.
Ему было сказано, что он должен оставить последнее сообщение своей жизни в пластмассовой коробке, где крутилась нескончаемая пленка.
Что ж, он заговорил:
– Ну вот, сестренка, все кончено. У них был свой закон; а не было закона – заменяли пожаром. Теперь у них новая система. Чисто и быстро. Не успеешь даже сфотографировать напоследок. Они только что отобрали у нас «Зебру». Что до меня…
Он запнулся. Подыскивал слова. Но кассета крутилась, нужно было соображать быстрее. Он хотел сказать ей что-то нежное, что-нибудь такое, что лишь она одна могла понять, как-то по особенному попрощаться.
Он сказал:
– Что до меня, моя маленькая Жервеза, выставляюсь на всеобщее обозрение.
Он не повесил трубку.
Загудело «занято».
Навсегда.
Он выдвинул ящик маленького стола, вынул конверт, давно уже приготовленный и запечатанный, и положил его здесь же, на видное место.
Снял брюки, носки, тапочки, аккуратно расстегнул жилет и овернские кальсоны, которые наглухо закрывали его тело, от кистей до лодыжек.
Раздевшись догола, он поднял кресло, поставил его на середину комнаты, перед зеркальным шкафом, под самыми подвесками люстры. Снял люстру, спустился с кресла, положил люстру на пол и достал из нижнего ящика шкафа веревку. Эту веревку он всегда держал наготове, с того самого дня, когда началась расправа над площадью Празднеств. Некоторые веревки, уже когда их плетут, знают, на что их употребят.
Он снова залез на кресло.
Привязал веревку вместо люстры. Проверил надежность крюка. Он надеялся, что сегодняшние архитекторы хоть это сделали как следует: крюк, способный выдержать груз отчаяния, предоставленного вместе с квартирой.
Завязал скользящий узел, которому еще отец отца научил его, чтобы надевать на рога коровам во время дойки. Просунул голову в петлю, которую и затянул у себя на шее, с тщательной неторопливостью, совсем как выходной галстук.
Внимательно посмотрел на свое отражение в большом зеркале шкафа.
– На память.
Толкнул кресло.
Крюк выдержал.
Веревка натянулась.
18
Больше всего удивляла эта тишина. Даже Жереми молчал. Полоска за полоской, зебра исчезла, оставив свинцово-серую дыру на фронтоне кинотеатра.
Весь Бельвиль видел, как она рассеялась в воздухе.
Но, в конце концов, это всего лишь деревянное изображение, просто рисунок на дощечке. Камень – другое дело, посмотрим, как они справятся. Не могут же они стереть с лица земли целый кинотеатр ! Кинотеатр – это ведь здание! Не только плоский фасад, но еще и огромная утроба: холл, балкон, сцена, ряды кресел, скарб Бельвиля за кулисами… потроха проводов и пищеварительный тракт трубопровода, масса всякой всячины… Нельзя же все это вывести, как пятно!
Выглядывая из-за плеч двух полицейских, которые преграждали ему дорогу, Жереми внимательно рассматривал дыру на фронтоне, оставшуюся после исчезновения зебры.
Молчание толпы становилось все напряженнее.
Вот и голубизна фронтона начала бледнеть. Краска сходила! Вот-вот из-под штукатурки проступят камни или кирпичи кладки… Ни того ни другого. Все испарилось. Нет больше фронтона. Лишь квадрат облачного неба на том месте. Верхняя часть кинотеатра пропала. Стерли! Здание стирают! Вот так, запросто, как рисунок мелом с классной доски.
Подумаешь, взрыв; это тихое выцветание впечатляет куда больше! Жереми уже много раз наблюдал, как взрывают дома, как они корчатся в пламени пожара, видел, как, будто проваливаясь сквозь землю, рушатся башни, начиненные взрывчаткой. И всегда стоял невообразимый грохот. Земля призывала к себе свои камни, и они оповещали об этом. Здания вопили, мучаясь в агонии. Облака пыли и пепла оседали на ближайшие дома, одевая их в серый траур до следующего дождя.
Но это…
Это было хуже.
– Вот черт, – выругался кто-то.
«Как корабль, плывущий кверху дном, – подумал тогда Жереми. – Утопающий в небе! Пожираемый небытием! Кораблекрушение наоборот». «Зебра» со всем грузом шла ко дну. Впрочем, с этими маленькими балкончиками по окружности башенок, этими железными лестницами, будто взбегавшими к капитанскому мостику, «Зебра» и раньше напоминала старый броненосец времен Первой мировой со снятыми за ненадобностью орудиями. («Скорее, канонерскую лодку на реке Янцзы, – возразил Клеман Судейское Семя, – как у Стива Мак-Куина, в фильме Уайза. Помнишь?..»)
«Впервые вижу ее по-настоящему», – подумал Жереми, и, не в силах обернуться, он представил себе дом, в котором жил Шестьсу, авианосец, пришвартованный на другой стороне бульвара, как раз напротив.
Шестьсу сказал ему однажды:
– Ничто не забывается так быстро, как здание, мимо которого ходил полвека, не обращая на него никакого внимания. А потом, в одно прекрасное утро – бац! – пустое место, а ты даже не знаешь, что там стояло. Это еще хуже, чем просто воспоминание! Кто сейчас помнит, какой была площадь Празднеств? Спроси своего брата.
– Площадь Празднеств? – сказал в ответ Бенжамен. – Круглая деревенька…
– Красивая?
– Живая.
Ничего более определенного Жереми вытянуть так и не удалось.
Пустота уже разъедала афиши на фасаде «Зебры». Пустота смывала афиши и растворяла стены. Пустота бесшумно ползла вдоль тротуара, слизывая камень за камнем, и скоро не осталось ничего, кроме черной железной решетки, возведенной перед фасадом исчезнувшего здания.
Черная железная решетка.
Только решетка.
Запирающая небытие.
И за все это время – ни звука.
И тут их взорвало, всех разом. Восклицания, аплодисменты, фотовспышки, видеокамеры, гвалт журналистского восхищения! Три-четыре тысячи снимков этой решетки, которая займет все первые полосы завтрашних газет.
И только полицейские оставались невозмутимыми. Повернувшись спиной к чуду, они продолжали сдерживать толпу.
– Эй! – обратился Жереми к жандармскому начальнику, который стоял прямо перед ним. – У вас за спиной только что исчез кинотеатр!
Клара тоже щелкнула фотоаппаратом.
Но в ее объективе была не решетка, ее интересовало лицо жандарма.
– Кинотеатр испарился! Вам это не интересно? – настаивал Жереми.
Порядок нашел в себе силы не отвечать.
– Кино и театр, одним махом!
