показал на Типпи. — И вас ненавижу.
Они заулыбались.
— Узнаю прежнего X. Д. Ч. Бела.
— Я вижу, мы потеряли друта.
— Но кажется, спасли художника.
— С нынешнего дня кормите Пабло и его ребят, — сказал Черенбел.
— Да, — сказал Леонард, поднимаясь. — Кормите Пабло. Мистер Бел, я с вами. Я считаю, ваша черная идея великолепна. Я вас поддержу. Вы ни в чем не будете нуждаться.
— Да кто он такой? — спросил Биппи.
— Благодарю за устрицы, — сказал я. — У него миллион лежит без дела. Он еще оставит вас в дураках.
— Как знать? — сказал Чиппи. — Из этой сумасбродной идеи может выйти толк.
— Нью-Йорку это не понравится, — сказал Биппи.
— Спокойно, — сказал Типпи.
Они направились к бару.
— Конец зимним поездкам.
— И продленным командировкам.
— Конец конференциям.
— Дневным и ночным.
— Конец трапезам по проблемам прозы.
— И семинарам по синематографу.
— Нет, погодите, — сказал Биппи. — Может быть, Черенбел прав. Может быть, в Пабло и его ребятах что-то есть. Племенное подсознательное.
Ребята еще ели.
— Мистер Пабло?
— Мистер Сандро?
— Мистер Педро?
Я оставил Черенбела с Леонардом. И Синклера тоже оставил. Он все это время был в зале. Я пошел на кухню.
С экрана телевизора Гари Попленд объявлял: «Слушайте важное сообщение. Ураган „Ирэн“ несколько изменил направление. Это значит, что наш остров оказался у него на пути. Как вы знаете, „Ирэн“, — он произнес название почти любовно, — разрушила острова Кариба и Морокой». На экране появились фотографии. Развороченные дома, трупы, автомобили в неожиданных местах, кокосовая роща, где вырванные с корнем пальмы лежали почти параллельно друг дружке, словно их кто-то разложил рядами для посадки. Гари Попленд приводил число погибших, раненых, размеры экономического ущерба. Он напоминал спортивного комментатора, который взволнован небывалым счетом. «Чтобы держать вас в курсе событий, сегодня ночью телецентр острова не прекратит своих передач. Мы будем регулярно выходить в эфир, чтобы держать вас в курсе происходящего. Я имею сообщение Красного Креста. Но прежде…»
Вышли сестры Ма Хо в коротких оборчатых юбочках и проржали песенку в честь местного рома.
Пока они пели, зазвонил телефон.
Генри неотрывно глядел на экран; видимо, его притягивало нечто большее, чем сами известия. Он оторвался от телевизора и поднял трубку.
— Тебя.
— Фрэнки…
Голос был не Гари Поплеада, диктора и распорядителя церемоний. Это был голос Попа.
— …Фрэнки, я же вам сказал. Не суйтесь. Не вмешивайтесь. Сегодня мои мысля заняты только смертью. Оставьте Сельму в покое. Не провоцируйте ее.
На экране телевизора я увидел, как он положил трубку, и сразу повадки Попа уступили место повадкам Попленда. Затем, как божество, он сотворил новые стоп-кадры бедствия на островах Кариба и Морокой.
Потолок в кухне был низкий. Лампа — люминесцентная. Ни ветра, ни шума, кроме вытяжки. Мир был снаружи. Укрытие — внутри.
Генри, глядя на картинки гибели и разорения, воодушевился.
— Ураган, Фрэнки. Ураган, браток. Как думаешь, он все-таки придет к нам?
— Ты хочешь, чтобы он пришел?
Взгляд у него был ошалелый.
Я покинул его и направился к уборным. Устричная болезнь. На одной двери был выгравирован по металлу мужчина, на другой — дама. Их жеманность меня раздражала. По очереди они кинулись мне навстречу. Женщину я толкнул в лицо. Визг. Я устремился в дверь с мужчиной.
Зеркало запотело. Я протер кусочек ладонью. Впервые за день, за ночь, за утро я увидел свое лицо. Свое лицо, свои глаза. Рубашку, галстук вышибалы. Я был потрясен. Племенное подсознательное. Автопортрет. Я расписался в нижнем углу.
— Да. После всего, что сказано-сделано, я считаю, что ты великолепен. Храбрец. Настоящий мужчина среди мужчин. Ты берешь таксомоторы. Покупаешь рубашки. Называешь себя главой семьи. Путешествуешь. Слышишь голоса других людей и не боишься. Ты прямо великолепен. Откуда ты черпаешь мужество?
Рука у меня на локте.
— Леонард, — прошептал я, оборачиваясь.
Но это был Генри — чуть потверже, чем нынче вечером, чуть бодрее, чуть менее унылый.
— Ураган идет, браток. В первый раз. И ты хочешь встретить его в таком месте?
Я вышел. И увидел Сельму.
— Ты, — сказал я.
— Загадочный телефонный незнакомец, — ответила она. — Только для меня никакой загадки — после первых двух раз. Я знала, что это ты. Генри мне передал. Я убежала из «Хилтона» при первом удобном случае.
— Ночь жаркого. Распорядитель Гари Попленд. Знаю. Сельма, мне надо с тобой поговорить. Сельма, ты снесла наш дом. Я ходил, смотрел. Ты отдала наш дом на слом.
— У меня теперь лучше дом.
— Бедная Сельма.
— Богатая Сельма, — сказал Генри. — Бедный Генри.
Мы были на кухне. Экран был голубой. Вытяжка ревела.
— Я продала дом одному фонду. Там построят Национальный театр острова. — Она кивнула на экран. — Это была идея Гари. Дело оказалось выгодное.
— Все вы тут наделали выгодных дел. Кто пьесы будет писать? Гари?
— Театр только для хэппенингов. Без декораций, без всего. Зрители ходят по сцене когда хотят. Даже сами участвуют. Как в прежнее время у Генри.
— Ураган идет, — сказал Генри.
— Это идея Гари.
— Уж не ураган ли? — сказал я.
— И ураган. — Она повернулась к экрану, словно говоря: гляди.
Попленд, Поп, снова поднимал голову. От подробностей гибели и разрушения на других островах, подробностей, преподнесенных с вещей дрожью в голосе, он взмыл до религиозного экстаза. И следующим номером были не сестры Ма Хо с рекламой, а шестеро черных девочек с духовными гимнами.
Она отвела взгляд.
— Ну как, пойдем ко мне домой?
— Ты хочешь показать мне дом?
— Как ты.
— Ураган идет, — сказал Генри. Его стало покачивать. — Конец всему этому. Мы станем новыми людьми.
— Покайтесь! — закричал с телеэкрана Поп.
— Покаяться? — закричал ему Генри. — Конец всему этому.
— Возрадуйтесь! — сказал Поп. — Конец всему этому.
— Теперь зачем бежать? — сказал Генри.
— Зачем бежать? — сказал Поп. — Бежать не к чему. Скоро будет и не от чего бежать. Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец — их путь к смерти. Покайтесь! Возрадуйтесь! Как спасемся, ежели пренебрегли спасением великим?
— Эмельда! — позвал Генри. — Эмельда!
Мне и Сельме он сказал:
— Погодите. Не уходите. Выпьем по последней. По последней. Эмельда! — Он заходил по кухне и по соседней комнате. — Эти пластмассовые цветочки! Эта мебель! Эти украшения! Уничтожь их, господи!
В дверях появилась миссис Генри.
— Эмельда, дорогая моя, — оказал Генри.
— Опять тебя разбирает?
Он отцепил от стены яркую птичку и метнул ей в голову. Она уклонилась нырком. Птичка разбилась о дверь.
— Это стоит сорок долларов, — сказала она.
Он метнул в нее другую:
— Итого, восемьдесят.
— Генри, не забывайся.
— Для ровного счета — сотня. — Он поднял вазу.
Сельма сказала:
— Пойдем.
Я сказал:
— По-моему, пора.
— Нет. Вы
