вот именно, ха-ха! — отпарировал епископ с запальчивостью.
Августин приблизился еще на шаг. Ясно было, что опасения Джейн оправдались и между былыми школьными товарищами возникла серьезная ссора. Он осторожно заглянул внутрь. Священник, заложив руки за фалды сюртука, расхаживал взад и вперед по ковру, а епископ, стоя спиной к камину, бросал на него вызывающие взгляды с каминного коврика.
— Кто тебе наговорил, будто ты что-то понимаешь в облачениях? — грозно вопросил преподобный Брендон.
— Кто надо, тот и наговорил, — отрезал епископ.
— Да ты даже не знаешь, что такое облачение.
— Ах так?
— Ну и что это?
— Свисающая с плеч пелерина, расшитая золотыми полосами. Можешь спорить, сколько хочешь, Мордатый, но факт остается фактом — на твоем золотых полос слишком много. И заруби себе на носу: либо ты уберешь часть этих полос, либо схлопочешь.
Глаза священника запылали яростью.
— Так, значит? — сказал он. — И не подумаю! Понял? У тебя хватило нахальства явиться сюда и начать командовать. В этом ты весь! Ты словно бы забыл, что я тебя знал, когда ты был еще Носатым, весь в чернилах, и если бы я захотел, то мог бы порассказать о тебе кое-что, посмешить газетных читателей.
— Мое прошлое — открытая книга.
— Да неужто? — Преподобный Брендон злоехидно засмеялся. — А кто посадил белую мышь в стол француза?
Епископ вздрогнул.
— Кто в дортуаре намазал джемом простыню старосты? — отпарировал он.
— У кого воротничок всегда был грязным?
— Кто носил пристегнутую манишку? — Великолепный органоподобный голос епископа, чей самый слабый шепот был слышен в дальних приделах собора, загремел на полную мощность. — Кого вывернуло за ужином?
Преподобный Брендон содрогнулся с головы до ног. Его красное лицо обрело малиновый оттенок.
— Ты прекрасно знаешь, что индейка была тухлой, — сказал он свистящим шепотом. — Кому угодно могло стать нехорошо.
— Индейка тут ни при чем! Просто ты обожрался. Если бы ты с таким же старанием возвышал свою душу, как отращивал живот, то мог бы, — сказал епископ, — удостоиться столь же высокого сана, как я.
— Ах вот как?
— Впрочем, возможно, я ошибаюсь. На это у тебя ума не хватило бы.
Преподобный Брендон испустил еще один режущий ухо смех.
— Ум! Скажите на милость! Мы-то знаем все про этот твой высокий сан и про то, как ты до него поднялся!
— Что ты имеешь в виду?
— Что сказал. Докапываться не будем.
— Почему это вы не будете докапываться?
— Потому что, — ответил преподобный Брендон, — лучше будет не докапываться!
Епископ потерял самообладание. Его лицо исказилось от гнева, он шагнул вперед — и в тот же миг Августин непринужденно прыгнул в комнату.
— Ну-ну-ну! — сказал Августин. — Ну-ну-ну-ну-ну!
Противники окаменели и немо уставились на пришельца.
— Будет, будет вам, — сказал Августин.
Первым опомнился преподобный Брендон и смерил Августина свирепым взглядом.
— Это с какой стати вы прыгаете в мои окна? — загремел он. — Вы младший священник или Арлекин?
Августин не дрогнул под его взглядом.
— Я младший священник, — сообщил он с достоинством, которое так его красило. — И как младший священник я не могу оставаться в стороне и смотреть, до какой степени забываются двое выше меня саном, и уж тем более школьные товарищи. Это нехорошо. Очень нехорошо, высшие саном ребятки!
Преподобный Брендон закусил губу. Епископ склонил голову.
— Послушайте, — сказал Августин, кладя ладони на плечи обоих, — мне горько видеть, как такие славные парни ссорятся столь неподобающим образом.
— Он первый начал, — обиженно сказал священник.
— Не важно, кто начал, — властным жестом Августин помешал епископу возразить и продолжал: — Будьте разумны, милые мои. Уважайте правила ведения дебатов. Не скупитесь на мягкую уступчивость. Вы утверждаете, — он обернулся к епископу, — что наш добрый друг имеет избыток золотых полос на своем облачении?
— Вот именно. И я стою на этом.
— Да-да-да. Но что такое, — успокоил его Августин, — что такое парочка лишних полос между друзьями? Подумайте! Вы и наш достойнейший приходской священник учились вместе в школе. Вас связывают священные узы вашей старенькой альма-матер. С ним вы резвились на площадке для игр. С ним вы делили одну шпаргалку и швырялись смоченными чернилами шариками в час, отведенный для занятий французским языком. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели эти воспоминания не задевают струны ваших сердец? — Он умоляюще перевел взгляд с одного на другого. — Ваше преподобие!
Преподобный Брендон, отвернувшись, утирал глаза. Епископ нашаривал в кармане носовой платок. Воцарилось молчание.
— Извини, Мордатый, — сказал епископ прерывающимся голосом.
— Я наговорил лишнего, Носатый, — промямлил священник.
— Если хочешь знать, что я думаю, — сказал епископ, — то ты совершенно прав, объясняя свое легкое недомогание за ужином недоброкачественностью индейки. Помнится, я тогда же сказал, что эту птицу в подобном состоянии не следовало подавать на стол.
— А ты, посадив белую мышь в стол учителя французского, — сказал священник, — оказал человечеству одну из величайших услуг за все время его истории. Тебя следовало бы рукоположить в епископы прямо на месте!
— Мордатый!
— Носатый!
Они обменялись сердечным рукопожатием.
— Чудесно! — сказал Августин. — Значит, все тип-топ?
— Вполне, — ответил преподобный Брендон.
— Что до меня, то тип-топее не бывает, — отозвался епископ и нежно обратился к своему старому другу. — А ты будешь и дальше носить столько золотых полос на своем облачении, сколько тебе хочется, ведь правда, Мордатый?
— Нет-нет. Теперь я вижу, что заблуждался. С этих пор, Носатый, ни единой золотой полосы!
— Но, Мордатый…
— Ничего, — заверил его священник. — Есть они, нет их, мне все равно.
— Чудо-человек! — восхищенно сказал епископ и кашлянул, чтобы скрыть свои чувства. Снова воцарилась тишина. —
