так же, может быть, он чувствовал мое нарастающее раздражение от ситуации с Райном, хотя я ни словом о ней не обмолвилась. Сейчас я уже хорошо выучила, что именно от Винсента лучше утаивать.
Но сегодня я была так зла – и в таком замешательстве, – что высказала бы ему все, был бы он на месте. По крайней мере у него были бы разъяснения, что сейчас сделала моя магия, а мне его слова были отчаянно нужны. Сила, которой я отбросила Райна через комнату, не соответствовала всему, что мне удавалось раньше, а я даже не поняла, как это сделала. Сейчас, шагая в одиночку вдоль потемневших улиц, я пыталась снова вызвать эту силу, но мне отвечали только несколько знакомых слабых искорок на кончиках пальцев.
Но все же в глубине души я была рада отсутствию отца. Как бы ни хотелось получить ответы, я не любила проявлять чувства, которыми не могла управлять. А сегодня у меня этого было предостаточно. Потеряла контроль. Над собственной магией. Над собственным гневом.
Я повела себя слишком грубо. И вздорно. Я это сама понимала. Позволила Райну меня спровоцировать и пошла на поводу у худших своих порывов. Он во многом ошибался – очень во многом, – но, может быть, он был прав, что надо либо идти к нему в союзники, либо становиться его врагом.
Когда стало ясно, что Винсент не придет, я пошла бродить по пустынной территории вокруг Лунного дворца. Подмывало отправиться в человеческие кварталы и похоронить это чувство беспомощности, вонзив кинжал в грудь какого-нибудь вампирского отребья. У меня уже много лет не было таких больших перерывов. Я даже не ожидала, насколько мне нужна такая разгрузка.
Когда я убила там впервые, это была случайность, а теперь я почти не могла без этого обходиться.
Это было всего через несколько дней после… После. Боль и одиночество снедали меня заживо. Я уже много лет не испытывала ненависти к своей плоти, но в те ужасные дни вернулась к старым дурным привычкам и запускала тоненькие кровавые тропинки по коже, наблюдая, как легко она рвется, как медленно заживает. Мне было отвратительно, что мое тело так слабо и привлекает к себе всеми возможными способами, которые мне неприятны; что несет на себе следы каждого плохого воспоминания, подобные тем, что теперь украшали мое горло, а тогда были двумя едва зарубцевавшимися ранами.
Не знаю, чего я искала в ту ночь, когда отправилась в человеческие кварталы, но явно не повода убивать. Я никогда не чувствовала себя вампиром меньше, чем в те страшные дни, – может, нуждалась в каком-то общении, которое не могла получить в замке ночерожденных. Может быть, надеялась отыскать какой-то недостающий кусочек себя в тот момент, когда ощущала, что чего-то мучительно не хватает.
Вместо этого я нашла квартал, полный людей, казавшихся мне чуждыми существами, и вампира, который намеревался на них поохотиться. Когда я увидела, как он выслеживает молодую женщину, стиравшую белье во дворе обшарпанного домишки, я не размышляла. Я просто действовала. Все оказалось проще, чем я думала. Меня хорошо натренировали. А вампир не был готов к драке.
Потом я запаниковала и побежала обратно в замок ночерожденных. Весь день просидела у себя в ванной, блевала. Не могла смыть кровь с рук, стереть из мыслей лицо моей жертвы. Я была уверена, что в ту минуту, когда Винсент покажется в дверях, я во всем ему признаюсь. Он запрет меня под замок на десять лет, и в тот момент я была бы ему за это благодарна.
Но шли часы. Я лежала на кровати и наблюдала, как гардины процеживают солнечный свет, а чувство вины укладывалось у меня в животе, как неприятная еда. Я поняла, что убийство того вампира – спасение тех людей – заставило меня ощутить себя сильной. И чувство вины постепенно уходило, а сила – нет.
Стоила ли моя вина дороже, чем жизнь женщины, которую я спасла? Были непонятные правила Винсента дороже, чем бессчетное количество других людей, которых бы убил тот монстр, если его не остановить? Нет. Я не чувствовала вины за то, что убила. Я чувствовала вину за то, что солгала отцу.
Но такой меня сделал Винсент. Ложь считалась мелким прегрешением.
В тот день, глядя в усеянный пятнышками солнечного света потолок, я поняла, что вот уже двадцать четыре часа не думаю о лице, которое преследовало меня в мыслях.
Было бы приятно сказать, что на следующую ночь меня привели в трущобы благие намерения. Но увы. Это был мой собственный эгоизм. Я предпочитала увидеть во сне эти умирающие лица, чем другое лицо. Так я становилась сильнее, а не слабее.
Убивая, я испытывала лишь удовлетворение от хорошо проделанной работы. Как будто оставила отметину на этом мире. Немало для смертного, живущего среди бессмертных. Мой способ сказать этому месту: «Ты думаешь, моя жизнь ничего не стоит, а я вот могу оставить на тебе пятно, которое не удастся смыть».
У меня уже чесались руки оставить эту отметину, как у опиумного наркомана, жаждущего дозы. Но рассвет был уже слишком близко, а человеческие кварталы располагались слишком далеко от Лунного дворца, если идти пешком. Мне нельзя было рисковать, отправляясь в такой путь.
Вместо этого я пошла обратно по длинной дороге, петляя по пустынным заброшенным тропкам. Я держалась поближе к реке Литуро, одному из двух притоков, которые разбивали город на районы и сливались, образуя внутренний город Сивринажа, где и находился замок ночерожденных. Я часто смотрела на этот вид из своей комнаты. Оттуда, сверху, казалось, что реки текут спокойно и безмятежно, словно кто-то краской провел через город две изящно изгибающиеся полосы.
Вблизи разило мочой.
Я остановилась на берегу и смотрела, как мимо струится вода. Легкий ветерок трепал мои волосы, и с ним пришел знакомый теплый запах – табака!
У меня на загривке волосы встали дыбом. Я здесь не одна.
Я посмотрела влево и увидела, что у воды стоит еще кто-то и подносит ко рту сигариллу. Он поднял подбородок и длинно выдохнул; дым засеребрился, отразив лунный свет.
Мне показалось, что я сейчас услышу кашель Иланы. Увижу ее лицо, когда повернусь. И, Матерь, как же мне это было нужно. Этого мне не хватало еще больше, чем силы.
– Э-гей!
Держа руку на рукояти меча, я подошла к незнакомцу.
– Можно мне тоже одну? Я заплачу.
«Ты что? – услышала я голос Винсента, зашипевший мне в ухо. – Подходить неизвестно к кому? Ради чего?»
Незнакомец обернулся, и
