сигареты и деньги. Затем проследовал в ментовку за углом, где толково описал шпану. И даже вызвался помочь при задержании. Их взяли минут через пять. Крупный, мрачноватый юноша понравился блюстителям закона.
— Хочешь к нам внештатником?
— Хочу.
Шесть лет безвозмездной помощи милиции затейливо дополнили семейное воспитание. Андрон постиг основы боевого самбо. С удовольствием мочил подонков общества: алкашей, нарков, гопоту. Освобождал их от сомнительно добытого имущества. Перестал бояться кого-либо, мама — не в счёт. А главное — увидел себя личностью высокого полёта. В смысле, многих имеешь, а тебя — почти никто. Плюс квасить стал всё, что горит.
Выпивал он так. Месяцев шесть-семь — вообще ни капли. Друзья привыкли, если вдруг застолье, Андрону — лимонад. Причём он с него дурел, использовал резервы организма. Потом как будто таймер сигналил в голове. И уходил Андрон в запой, бессмысленный и беспощадный. Недели две скрывался по тусовкам, а мать его искала. На каком-то этапе её больную голову осенила идея — в загулах сына виноват Фома.
Фома долго не подозревал, что назначен крайним. Выяснилось это следующим образом. Как-то, ещё студентами, плотно зависли у Ивана, он тогда был холостой. Андрон не участвовал. Точнее, забежал накоротке с бутылкой водки и фрагментами скумбрии в пакете. Рассказал невнятную историю. Якобы он в скверике кому-то не понравился. Или ему кто-то. Пришлось чуток отремонтировать им фейсы. Жаль, рыба потеряла вид, но мы её не замуж выдаём, наливай, короче, в темпе, пацаны. Выпил граммов триста, закусил и шпацирен-марширен. У Ивана оставаться — риск.
Утром Иван решил пройтись. Только у ларька сообразил — куда шёл и зачем. А канистры нет… Пиво есть, а канистры нет! Вот облом, хоть назад беги. И как раз чувак идёт с бидоном. Иван увидел шанс.
— Эй, брат, здорово! Ты за пивом?
Брат слегка напрягся, попробовал узнать Ивана.
— Не… За молоком. Жена отправила. А что?
— Смотри. Сейчас мы в твой бидончик наливаем пива. И быстро выздоравливаем. Так?
— Так… — заинтересовался брат.
— Потом берём добавки и — ко мне.
— У меня рубль.
— Деньги не проблема. Выпиваем, ополаскиваем, и ты спокойно идёшь за молоком.
Прижился, в общем, дядя. Сначала забывал уйти, на третий день уже боялся. Звали его, кажется, Василий, откликался также на Петра. И засыпал не вовремя. Фоме с Иваном надо по делам, а Вася спит, как эмбрион. Да хрен с ним — закрыли и ушли.
Возвращаются — у подъезда мать Андрона ещё с какой-то тёткой.
— Где мой дебил? В квартире?
— Это вряд ли, — говорит Иван.
— Врёшь. Пошли смотреть!
— Да легко!
В подъезде у Фомы случилась ржака. До коликов в боку, почти истерика. Иван отомкнул. Мать Андрона — шасть к дивану. Сдёрнула плед, а там Василий!
— Хоба! — Фома выставил два средних пальца.
Это он вообще-то зря.
— Смешно? — Эльвира Романовна обернулась. Её трясло, ноздри вздёрнулись, с клыков летела пена. — Ладно, выкидыш сучий, радуйся, что это не он. Когда будет он, я тебя убью, понял?! Это ты — ты! — его сбиваешь с толку. Пусть я отсижу — но ты у меня будешь гнить в земле!
Совхоз «Маяк». Двери закрываются. Следующая — «Горки».
— Наша, — сказал Фома, — айда, покурим.
Тамбур встретил холодом и лязгом. За окном горизонтально нёсся снег. Из сугробов там и сям выныривали избы. Кое-где мерцали огоньки, пластался дым из труб. Мелькнули две пятиэтажки с весёлыми гирляндами окон. И опять всё смазал тёмный перелесок.
Иван ждал на платформе. Дублёнка распахнута, шапка на затылке, вид малость очумелый.
— Папаша! Огоньку не найдётся? — окликнул его Андрон.
— О! Здорово, кабаны! Наконец-то. Здорово! Ну всё, пойдём, тут рядом.
Двинулись гуськом меж елей и сугробов. Разговаривать было трудно: вьюга уносила звук.
— Сына уже видел?
— Кого?
— Хрена моего! Сына, говорю, видел? Или у тебя ёжик родился?
— В окне!
— На кого похож?
— Не знаю.
— Мужья часто не знают! Ха-ха-ха-ха!
— Как назвали-то?
— Фомой.
— Да ты гонишь!
— Тогда уж лучше Андроном.
— Тогда уж лучше раздолбаем — для полной ясности. Раздолбай Иванович — звучит?
— Да пошли вы!
— Привыкай. Быть папачес — большой мучачес.
По сторонам чернели дома, заборы. Вспыхивала и гасла метель, пойманная светом фонаря. Вяло перетявкнулись собаки.
— Далеко ещё? — спросил Фома.
— Сразу за школой. Вон она.
Мрачное, казённое строение заставило ускорить шаг. Хотелось быстрее миновать его. Апофеоз провинциальной тоски, — думал Фома, — эти сельские школы, больницы, клубы. Одновременно вроде бы действующие и заброшенные. И ведь какие-то бедняги ходят сюда каждый день. Иван, к примеру. Мало того, из школы видят свой дом. А из дома — школу.
Тотчас открылся и дом, сумрачный, как будто нежилой. Два светящихся окна казались имитацией, внушали мысли о потере и забвении. Дом надвигался, как дыра в пространстве. Портал в неведомое. Глаз. Жёлтые квадраты выделялись на снегу. С крыши нависала ледяная глыба. Внезапно Фоме захотелось исчезнуть отсюда — немедленно. Но уже заходили в подъезд.
Дверь замёрзла открытой градусов на тридцать. Андрон едва протиснулся. Дохнуло затхлостью, мышами, грибами, плесенью и смертью… Что за дрянь лезет в голову, — поморщился Фома. В желудке шевельнулось что-то лишнее. — Зачем я подумал эту гадость — «смертью»? Надо как следует выпить. Однако вплоть до третьей рюмки не мог он побороть в себе нелепых ощущений: раздражения, досады, неясного предчувствия беды.
Голоса из квартиры донеслись ещё в подъезде. В нетрезвых интонациях угадывался диспут о проблемах человечества.
— Эй! Мы пришли! — крикнул с порога Иван.
Спор в комнате не утих.
— …жертвовал частью народа ради будущих поколений, — объяснял уверенный басок. — Можно было сделать иначе? Наверно, да. Но — диалектика, относительность, контекст! Как адекватно оценивать сталинские методы в нашу вегетарианскую эпоху? С точки зрения исторической перспективы…
— Как же, слыхали! — перебил интеллигентный тенор. — Скажи ещё, с точки зрения арифметики. Пусть миллион китайцев умрёт, зато остальные будут жить
