в грязь, а когда поднялся, Крапинка уже стояла посреди поляны и что-то рассказывала Беке.
— Она не хочет разговаривать с тобой, — сказал, осклабившись, этот жабеныш, когда я вошел в лагерь. Несколько старожилов — Игель, Раньо, Дзандзаро и Бломма — встали рядом с ним, образовав стену передо мной.
— Мне нужно с ней поговорить.
Луковка и Киви присоединились к остальным. Киви стала справа от меня, а Луковка слева, на ее лице появилась хищная ухмылка. Хобгоблины, озлобленные по непонятной причине, окружили меня со всех сторон. Игель шагнул ко мне и ткнул пальцем в грудь.
— Ты не оправдал нашего доверия.
— О чем это ты?
— Она видела тебя, Энидэй. Видела тебя с тем человеком. Вместо того чтобы избегать контактов с людьми, ты встречался с одним из них.
Игель повалил меня на землю и начал запихивать мне в рот опавшие листья. Опомнившись, я сбросил его с себя и вскочил на ноги, но тут же оказался окруженным своими бывшими друзьями, которые выкрикивали мне в лицо свои обвинения. Мне стало страшно.
— Ты понимаешь, что ты всех нас мог подставить?
— Надо преподать ему урок!
Нас могли обнаружить!
— Надо дать ему хорошенько, чтоб запомнил!
— Они могут поймать нас и посадить в клетки!
— Бей его!
Первый удар нанес не Игель, а кто-то сзади. Кто-то дал кулаком мне по почкам, и я выгнулся от боли. Игель ударил меня в солнечное сплетение, и я сложился в другую сторону. А потом они набросились на меня все разом, как стая диких собак. Удары сыпались со всех сторон. Кто-то царапал мне лицо ногтями, кто-то пытался драть волосы, кто-то впился зубами в плечо. Меня душили и били ногами. Сквозь пелену я едва различал их лица, искаженные злобой. Кто-то прыгнул мне на грудь, собираясь переломать ребра. Силы покинули меня.
Боль была повсюду. Когда, наконец, экзекуция закончилась, Бека наступил каблуком сапога на мои пальцы, а Игель пнул носком тяжелого ботинка.
— Не смей никогда больше разговаривать с людьми.
Я остался лежать посреди поляны; солнце пробивалось сквозь ветви, лаская мое истерзанное тело. Я не чувствовал ничего кроме боли, пальцы распухли, глаза заплыли, на мне не осталось живого места. Я попытался встать, но не смог. Лежа в луже крови, дерьма, мочи и блевотины, я потерял сознание.
Я удивился, почувствовав холодную влагу у себя на губах, попытался открыть глаза и сквозь щелки век разглядел лицо Крапинки, склонившееся надо мной. Она вытирала кровь с моего лица, а за ее спиной смущенно стояли Смолах и Лусхог.
— Энидэй, прости меня. Я не могла предвидеть, что получится вот так…
— Блин, чувак, ну вообще жесть, — произнес Смолах. — Я тоже не ожидал такого.
Из-за его спины выглянула Чевизори:
— Я в этом участия не принимала.
— Тебе не нужно было уходить от меня, Энидэй. Нужно было довериться мне.
Я кое-как приподнялся на локте и посмотрел на своих утешителей:
— Почему вы их не остановили?
— Я не принимала в этом участия, — повторила Чевизори.
Лусхог ответил за всех:
— Таков закон. Ты должен, наконец, понять, что нельзя вступать в контакт с людьми. Если бы тебя поймали, последствия были бы ужасны для всех нас.
— Я хочу уйти от вас.
Никто не смотрел мне в глаза. Чевизори что-то бормотала себе под нос, остальные молчали.
— Крапинка, по-моему, это был мой отец. И он звал меня. И это был мой дом. И я жил там когда-то давно.
— Какая разница, кто это был, — отрезал Смолах. — Папа, мама, брат, сестра, тетин дядя. Мы твоя семья.
Я сплюнул сгусток крови.
— Семья не станет так избивать. Чего бы там ни случилось.
Чевизори склонилась надо мной и крикнула мне в самое ухо:
— Я тебя пальцем не тронула!
— Мы просто действовали по правилам, — сказала Крапинка.
— Я не хочу больше здесь оставаться. Я возвращаюсь к своей настоящей семье.
Не получится, — вздохнула Крапинка. — Ты исчез десять лет назад. Ты выглядишь как восьмилетний ребенок, хотя на самом деле тебе уже восемнадцать. Мы застряли во времени.
— Ты для них теперь как привидение, — добавил Лусхог.
— Я хочу домой.
Крапинка посмотрела на меня в упор: — Послушай, есть только три способа выбраться отсюда, но возвращения домой в списке нет.
— Точно, — подтвердил Смолах. Он сел на поваленное дерево и начал загибать пальцы, перечисляя: — Первый способ. Так как ты не можешь постареть, а значит, умереть от старости, ты можешь погибнуть в результате какого-нибудь несчастного случая. Один из наших однажды вышел прогуляться в один из морозных дней, и вздумалось ему спрыгнуть с моста на берег реки, но он не рассчитал своих сил, упал на лед, пробил его и утонул.
— Вот тебе и несчастный случай, — вставил Лусхог. — А еще тебя могут сожрать. Сюда иногда забредают волки и пумы.
— Способ номер два, — продолжал Смолах. — Уйти от нас и жить в одиночестве. Но это невыгодно ни тебе, ни нам. Мы нужны друг другу.
— К тому же жить в одиночестве очень грустно, — вздохнула Чевизори.
— Грустно-то грустно, — произнесла Крапинка, — но ощущать себя одиноким можно и в компании двенадцати друзей.
— Если выберешь этот способ, — сказал Лусхог, — я тебе не завидую. Вот представь, провалился ты в какую-нибудь яму и не можешь вылезти. И что делать?
Потом снова заговорил Смолах:
— Те, кто выбирает одиночество, обычно очень быстро погибают. В метель можно заблудиться или замерзнуть. Или уснешь, а во сне тебя укусит каракурт.
— Дай где ты найдешь место лучше, чем это? — спросил Лусхог.
— Как подумаю, что осталась бы одна, мне сразу плохо становится, — закатила глаза Чевизори.
Крапинка посмотрела куда-то вдаль:
— Есть и третий способ — украсть человеческого детеныша и занять его место.
— Не так все просто, — произнес Смолах, — сначала надо найти подходящего ребенка, разузнать все о нем. И в слежке участвуем все мы.
— Это должен быть очень несчастный ребенок, — добавила Чевизори.
Смолах бросил на нее сердитый взгляд:
— Не перебивай. Кто-то изучает его привычки, кто-то учится копировать голос, другие выясняют подробности его жизни, стараются все узнать о родителях, братьях, сестрах, родственниках, знакомых.
— А я стараюсь держаться подальше от собак. Собаки очень подозрительные, — опять встряла Чевизори.
Смолах глубоко вздохнул, но на этот раз ничего ей не сказал.
— Нужно узнать о ребенке все, чтобы потом люди поверили, что ты — это он.
— А я вот хотел бы найти семью с кучей детей, — мечтательно начал Лусхог, аккуратно сворачивая самокрутку, — и выбрать кого-нибудь из середки, за такими обычно особенно не присматривают, так что даже если немножко облажаешься,
