полным врожденного изящества движением плеча, Айли скидывает платье на пол. Оно красиво ложится на ковер, привлекая мое внимание к точеным ножкам девушки, открытым выше приличного.
Резко ставлю стакан на стол. Резче, чем собирался. Не могу смотреть на нее неодетую. Это была проверка: как далеко зайдет графиня, чтобы остаться в доме. Айли прошла ее, я – нет!
И вот с тех пор минуло две недели. При том, что всячески стараюсь избегать встреч с девушкой, я каким-то непонятным образом почти каждый день натыкаюсь на нее в самых разных местах.
Вот, например, сегодня утром стоял и, как дурак, смотрел на то, как Айли поливает цветы. Заметил, что она все время что-то напевает. Совершенно незнакомые мотивы. Вчера услышал ее голос и остановился. Пение доносилось из малой гостиной.
«И глянет мгла из всех болот, из всех теснинИ засвистит веселый кнут над пегой пароюТы запоешь свою тоску, летя во тьму одинА я одна заплачу песню старую
Разлука - вот извечный враг российских грёзРазлука - вот полночный тать счастливой полночиИ лишь земля из-под колёсИ не расслышать из-за грозНи ваших шпаг, ни наших слёзНи слов о помощи».
Такая грустная песня. И графиня смогла голосом передать тоску. Сам того не желая, остановился перед дверью, замер, заслушался, как моряк очаровывается песнями серен.
«Какой беде из века в век обречены?
Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?
И почему нам эта явь такие дарит сны,
Что - дивный свет над песнями унылыми?
Быть может, нам не размыкать счастливых рук?
Быть может, нам распрячь коней на веки вечные?
Но стонет север, кличет юг, и вновь колес прощальный стук,
И вот судьба разбита вдруг о версты встречные».
Автор слов: Юрий Ряшенцев
Еще на третьем куплете тихонько приоткрыл дверь, зашел в комнату. Айли сидела на диванчике, укачивая заснувшего ребенка. Столько света было в лице графини, столько нежности. Я никогда не видел ее такой. А видел ли ее вообще? По сердцу резанула печаль в ее глазах и голосе. Песня о любви и невозможности быть вместе. Неужто скорбит о потере? Я ведь думал, что брак договорной. Не дав себе времени даже подумать, повинуясь какому-то глупому порыву, спрашиваю:
- Вы его любили?
Айли вздрагивает и поднимает на меня глаза. В них еще стоит пелена тоски, но она слетает, стоит девушке чуть пристальнее на меня посмотреть.
- Да, - отвечает. – Любила.
Встает, аккуратно держа ребенка, и выходит. А я, закаменев, остаюсь стоять, оглушенный ее словами. «Любила».
Глава 14
Айли
Уже две недели мы живем в герцогском имении. Первые дни было особенно тяжело. Хрупкое аристократическое тело бывшей владелицы никак не желало обрастать мускулами и грубой кожей. Занозы так и лезли под нежную кожу, ручки и ножки каждый вечер дрожали от усталости. Я приходила в комнату, которую нам выделили, и заваливалась спать, иногда даже одетой. Спросить у детей, чем они весь день занимались не хватало ни сил, ни желания. Шарлотта все так же грубила, пользуясь тем, что я постоянно уставшая, наглела. Ходила в герцогскую библиотеку, хотя ей было запрещено шастать в хозяйское крыло. На мои замечания не реагировала. Или начинала спорить, или сделав вид, что согласилась, все равно делала по-своему.
Через десять дней я втянулась. Оказалось, что работа не так и тяжела, а некоторая мне даже нравилась, например: поливать цветы в саду, или мыть посуду. К счастью, водопровод у герцога был, как и горячая вода, поэтому проблем с тасканием ведер из колодца и долгим нагреванием их на огне не было. Правда, тетушка Агата частенько заставляла экономить воду, бурча, что у нас жуткий перерасход. Тогда мне приходилось набирать холодную и греть ее на очаге, а потом мыть посуду в большой миске. Благо, подобное делалось только вечером, после ужина, когда все покидали кухню, и я оставалась предоставлена сама себе, даже получала удовольствие от подоного занятия.
Тетушка Агата всегда уходила последней, давала указания на завтрашний день и со спокойной душой шла к своей семье. Ее муж и десятилетняя дочка жили тут же, в имении. У них был маленький домик на заднем дворе и оттуда частенько доносились детские смех и крики. Подозреваю, мои дети ходили поиграть к дочери тетушки Агаты. Иногда по вечерам, когда муж главной поварихи заходил за ней и они, обнявшись, шли домой, мое сердце кололо иглой тоски по Саше. И мне хотелось так же, обняв его за талию, идти туда, где нас ждет ребенок. При мысли, что этому не суждено сбыться никогда, становилось так больно, словно я не прожила в печали за ним долгих семь лет, будто он только вчера меня покинул.
Не знаю, что стало толчком к возвращению этой черной дыры в сердце, о которой я тут на время забыла. Возможно, тот факт, что мы теперь в относительной безопасности, я не боюсь, что моим детям не хватит еды, или что придет староста, или те двое, которым нужны деньги. И когда отошли на задний план все базовые страхи, проснулось другое, не менее поглощающее чувство. А может, виной тому герцог. По какой-то странной причине я ощущаю рядом с ним ту же защищенность, которую чувствовала с одним единственным мужчиной в своей жизни – с мужем.
Вот и сегодня, укачивая Рози, вспомнила почти забытую песню из любимого когда-то фильма. Саше очень нравилось, когда я ее пела, хоть она и грустная безмерно. И я запела. Не столько для ребенка, сколько для себя. Окунулась в слова, в мелодию. Забылась на какие-то мгновения. Тем неожиданней был вопрос, заданный удивительно нежно.
- Вы его любили?
Герцог. Он возвышался надо мной и смотрел своими пронзительными светлыми глазами. И впервые за все время, что мы знакомы, я не увидела в них
