пальцы, прося, не размыкать объятия. Тепло растекалось по всему телу – внутри от глинтвейна и снаружи от пледа и близости Алана. Она прижалась к нему спиной.
– Мне хорошо с тобой. Я рада, что ты в Городе, – прошептала Либерти, прикрыв глаза.
Над ухом прозвучал смешок, и она снова качнула головой. Она слышала, что он улыбнулся. Открыв глаза, она увидела легкую, добрую улыбку и невольно засмотрелась.
– Мне с тобой тоже, – ответил Алан.
Его звонкий голос никак не сочетался с плавными, по-кошачьи грациозными движениями, но Либерти это нравилось. Нравилось наблюдать за ним, слушать его, узнавать, подмечать детали. То, с каким интересом он смотрел на ее кошек, как аккуратно ставил чашку на стол, как недоуменно склонял голову, когда она говорила о чем-то, чего он не знал. С каждой новой минутой, проведенной вместе, она глубже окуналась в трепетное, приятное чувство привязанности.
Отвечать на взаимность, с одной стороны, хотелось тысячей благодарностей, а с другой – не хотелось вовсе. Тишина убаюкивала и успокаивала.
– Переместимся на диван? А то глинтвейн остывает, – прошептал Алан на ухо Либерти.
И она, встрепенувшись, кивнула и, укутавшись поудобнее в плед, немного отстранилась. Быстро обошла стол, забралась на диван. Уселась поудобнее и потянулась к бокалу глинтвейна. Алан оказался рядом спустя полминуты и поднял бокал со словами:
– За встречу?
– За встречу, – согласилась Либерти, улыбаясь.
Бокалы нежно зазвенели, столкнувшись, и они сделали по глотку пряного, вкусного глинтвейна. Либерти положила голову на плечо Алана и прикрыла глаза. Серая кошка запрыгнула и улеглась между ними, свернувшись клубочком. Черная улеглась на подлокотнике дивана. Остальные устроились в разных местах, но каждая громко урчала.
Говорить не хотелось. За окном завывала метель, в доме горели свечи, а рядом были уютные кошки и Алан, ставший родным за рекордно короткое время.
Оба дремали, когда все семь кошек одновременно мяукнули. По дому по-прежнему разносился теплый запах пряностей, апельсина и имбиря.
– Пора идти, – шепнула Либерти, и в ее голосе послышалось плохо скрытое волнение. Она не сказала, но таких сильных бурь в Городе никогда не бывало. Дурной знак.
Дурным знаком был и приход Смерти за день до появления Алана на пороге ее дома, и ее просьба, и странные слова об уходе, и записка. Потянувшись, Либерти поднялась. Идти ей никуда не хотелось, даже в такие моменты ее дом казался самым надежным, самым уютным местом во вселенной, а с появлением Алана стал еще роднее.
– Мне пойти с тобой? – мягко спросил он.
Взгляд его выражал бесконечное беспокойство и участие, и Либерти становилось от этого больно, потому что люди не были способны на подобную доброту. Она хотела отказаться, но, смотря в его темные блестящие глаза, поняла, что слова застряли в горле.
Она кивнула, откашлялась и махнула рукой, чувствуя, как глаза обожгло непрошеными слезами. Но Либерти знала: плакать еще рано. Она наплачется потом.
В полном молчании они вышли на улицу; казалось, будто не было никакой бури. Кроме поваленных деревьев, ничто не напоминало о прошедшем урагане.
Трехглазый ворон летел рядом с Аланом. Либерти ненавязчиво взяла его за руку и переплела пальцы. Он повернулся к ней и сжал ее ладонь. Оглядываясь, они видели, как люди выходили из домов. Кто-то перешептывался, кто-то указывал в сторону Набережной.
Над Лесом все еще виднелась высокая фигура. Медные длинные волосы ниспадали с плеч ровными волнами, а белое платье обволакивало тело Богини. Ее лица Либерти не разглядела: на ней, как всегда, была птичья маска с длинным клювом.
Люди шептались, и шепот их становился все громче, настойчивее. Слова, пропитанные смятением, доносились до Либерти и Алана.
«Он вернулся».
«Он беспощаден».
«Никто его не звал обратно».
«Лучше бы Богиня не создавала его».
Алан в непонимании осматривал напряженных прохожих. Либерти тихо сказала:
– Они говорят о Войне.
Ей не хотелось верить в расходящиеся слухи, но лица людей говорили слишком многое.
Подходя к Набережной, Либерти заметила дым, поднимающийся из-за горизонта: не одну тонкую полоску, как несколько дней назад, а черный смог, за которым не видно неба. Она застыла, будто бы вросла ногами в землю. Алан остановился рядом, и она почувствовала его руку на своей спине. Благодарность захлестнула ее с новой силой, Либерти сглотнула подступивший комок слез.
Люди шли к Набережной, кто-то подходил к Морю, кто-то останавливался в нескольких метрах от воды, кто-то застывал у песка. Они, как и Алан с Либерти, неотрывно смотрели на черный дым.
Справа Либерти заметила синее пятно и, развернувшись, поняла, что это Смерть. Рядом с ней стражем стоял Барон. Чуть поодаль от них маячили три женщины в черных платьях – сестры-ведьмы: Мелвилл, Леона и Эйлен, о которых говорила Смерть. Либерти не была с ними хорошо знакома, но знала, что они сильны и что лучше их не злить.
– Что это значит? – хрипло спросил Алан. Судя по голосу, он был напуган не меньше Либерти и всех пришедших.
Либерти покачала головой и всхлипнула.
– Война все-таки вернулся, и теперь весь внешний мир под угрозой. Он хочет уничтожить всех, – с трудом ответила она. – Война беспощаден. Он – самый жестокий из Всадников. Даже Смерть не смогла остановить его.
Алан промолчал. Либерти вдруг сделала невесомый шаг вперед, потом еще один и еще. Она приблизилась к Морю и, не разуваясь, зашла по щиколотку в воду. Алан последовал за ней, а когда они остановились, спросил:
– Что это значит для Города? – голос у него звучал тихо, спокойно. Либерти на мгновение показалось, что смог на самом деле не пугал его, а начало войны не выбивало из колеи. Но, обернувшись, она поняла, что он всего лишь умел хорошо сдерживать эмоции.
– Ничего, – глухо ответила Либерти. – Разве что… Те, кто знал о Городе, начнут ненавидеть его и его жителей. Но ведь это неизбежно, когда начинается война?
– Что неизбежно? – нахмурившись, спросил Алан.
– Ненависть, – выдохнула Либерти. – Ведь война – главная причина ненависти.
Там, за морем, раздавались крики, протяжные, похожие на вой. В черном небе это прозвучало так жутко, что Либерти едва смогла устоять на ногах. Алан подхватил ее и прижал к себе. Послышался особо протяжный крик, но это кричали те, кто пришел к Набережной. Кто-то падал на колени, кто-то плакал, кто-то, сжимая губы, зло смотрел на Море.
Грохот сотряс все небо, далеко сверкнула молния и ударила в землю. По щекам Либерти катились слезы, и остановить их она не могла. Алан поглаживал ее по спине, но она ощущала, какой напряженной была его ладонь.
– Как он мог? – выдавила из себя Либерти.
– Так же, как и все остальные, кто когда-то начинал войны, – натянуто ответил Алан.
Либерти не поняла, что он имел в виду, и уточнять не стала. Рыдания душили ее, и спокойствие Алана, его уверенность и тепло казались слишком неестественными, но при этом позволяли не сойти с ума. Смерть просила ее помочь жителям Города, но Либерти сама отчаянно нуждалась в помощи.
На следующий день, едва солнце показалось из-за горизонта, Либерти выскочила из дома. Все еще спали: и кошки, и Алан. Она беззвучно прошмыгнула мимо него, спящего на диване, и закрыла за собой дверь. Для зимы утро выдалось теплым, но Либерти по привычке закуталась в шарф и накинула капюшон теплого пальто. Ночью ей удалось уснуть после нескольких капель успокоительного и долгого разговора с Аланом.
Насколько она помнила прошедший вечер, она держала его за руку, пока не отключилась. Как долго он сидел рядом? Либерти мотнула головой, отгоняя непривычные мысли: ей было странно чувствовать человека рядом с собой. Комфорт и тепло, исходившие от Алана, дарили ей успокоение, которого она не ведала до встречи с ним.
Путь до Набережной вышел быстрым, жители Города еще спали или отдыхали в попытке прийти в себя после вчерашнего потрясения.
На поляне перед Набережной возвышалась Богиня. Она посмотрела на Либерти, медленно кивнула ей и вновь устремила взгляд вдаль в ожидании Новой Богини. Этот ритуал проходил каждый год, но еще ни разу Новая Богиня не задерживалась.
Смерть и Барон стояли неподвижно на том же самом месте, где были и вчера, и Либерти невольно подумала, что они провели там всю ночь.
Чуть поодаль на коленях сидели три сестры-ведьмы и держались за руки. Мелвилл, Леона и Эйлен испокон веков защищали Город наравне с его хранительницами Совой и Волчицей, но Либерти впервые видела их магию воочию. Серебряные искры осыпались с их пальцев.
Разглядев тонкое, сверкающее световое поле на границе Моря, Либерти все поняла. Ведьмы ставили невидимый барьер вокруг всего Города. Сердце у нее стало тяжелым, но она
