пережил без малого треть века и, похоже, загибаться не собирается.
Я слышал, что Серёга — в смысле, ваш отец, конечно, — пропал где-то на Белом море? — Спросил он, деликатно понизив голос.
— Да, в девяносто четвёртом. — кивнул я, наскоро прикинув, сколько времени прошло с нашей последней встречи до «рокового» для Сергея Баранцева-старшего лета девяносто четвёртого. — Я ведь его живым не помню, сколько мне тогда было — меньше года. Только по маминым рассказам…
— А кто ваша матушка? — осведомился Володя. — Может, я тоже её знал? Она с ним в походы не ходила, не знаете?
Вопрос был опасным. Я, конечно, не забыл девушек из педагогического студенческого отряда, которые принимали самое живое участие в тогдашних наших мероприятиях. С кем-то из них у меня намечались романтические отношения, с одной дело едва не дошло до ЗАГСа — но называть сейчас любое конкретное имя было бы, мягко говоря, раскованно. Я ведь не знал, как сложились их жизни после моего исчезновения — а что, если мой собеседник, наоборот, в курсе и я ляпну что-то, не соответствующее реальности? Я откашлялся, выигрывая секунды, чтобы сочинить ответ поубедительнее, и тут стоящий в конце пристани чёрно-белый буксир дважды квакнул гудком. Володя Музалёв вытянул шею, разглядывая через головы окружавших нас парней и девушек, что там произошло.
— Вы простите, Сергей, у меня сейчас срочное дело. — торопливо заговорил он. — Давайте сделаем так: сейчас я буду немного занят, вы тут осмотритесь, ребята вас покормят — а ближе к вечеру, заходите в штабной домик, поговорим подробнее? Если вы действительно собираетесь с нами на фестиваль — рад, очень рад, обсудим, всё решим…
И заторопился к буксиру, крепко стиснув на прощание мою ладонь, и оставив меня гадать: «и когда же я успел согласиться на участие в этом их мероприятии?..»
Некоторое время я бродил по территории базы, делая вид, что рассматривал шлюпки и суда. Постоял возле парочки парней, довольно ловко управляющихся с длинными каролингскими мечами и богато украшенными щитами, позавидовал им — по сравнению с реконструкторами-средневековщиками, вместе с которыми мне пришлось в прошлом году побывать сначала на историческом празднике в только что построенном в Москве «Сетуньском Стане», а потом и в Белгороде, на проводившемся там рыцарском турнире, они в своих костюмах, оружием и доспехах (ребята не стали вооружаться по полной, ограничившись лишь отдельными элементами) выглядели, как звёзды высокобюджетной голливудской постановки — да и с клинками своим обращались ловко и умело, в наше время о таком можно было лишь мечтать.
Но на самом в деле, меня интересовали отнюдь не эти замечательные проявлений реконструкционной и парусно-исторической культуры, а предметы бытовые, повседневные — и, тем не менее, каждый раз вгоняющие меня в ступор. Например, я уселся на дно перевёрнутой шлюпки рядом с парочкой тринадцатилетних музалёвских «охламонов» и с четверть часа наблюдал, как они увлечённо тыкают пальцами в тонкие стеклянные пластинки размером побольше ладони, обмениваясь при этом фразами, из которых я ухитрялся понять лишь отдельные слова. На пластинках при этом появлялись и стремительно меняли друг друга какие-то малопонятные значки, картинки, потом возникали фрагменты удивительно чётких видеозаписей, звучали обрывки музыки, как правило — совершенно непривычной для моего слуха. Потом одна из пластинок издала мелодичную трель, а мультик на ней сменился короткой надписью вроде «Лёшка М» и два кружочка — красный и зелёный. «Охламон» провёл по ним пальцем, целя в зелёный кружок и заговорил в пластинку, а та стала отвечать — довольно громко, как дорогой телефонный аппарат, поставленный на громкую связь. Причём вместо надписи и кружочков на пластинке появилась физиономия собеседника, и по ракурсу можно было понять, что тот держит в руках такую же, или очень похожую пластинку и тоже смотрит и говорит прямо в неё.
Да это же средство связи, с опозданием сообразил я. И не абы что, а самый настоящий видеофон, о которых из фантастов не писал, кажется, только ленивый, далёкий и невероятно продвинутый потомок аппаратов сотовой связи, появившихся в последнее время и у нас. Причём устройство это, похоже, выполняет массу других функций: скажем, позволяет просматривать видеозаписи, играть в какие-то мудрёные игры с фантастически качественной графикой, слушать музыку. А так же, выполняет роль то ли карманного электронного справочника, то ли терминала для подключения в некоему «Всепланетному Информаторию», так же излюбленному литераторами-футуровидцами — кое-что из того, что я успел подглядеть через плечо у пацанвы, а так же отдельные реплики типа «глянь, сколько там по каналу Москвы в километрах винтить до Волги», или «Какую на послезавтра обещают погоду»? недвусмысленно на это указывало. Из известных в наше время аналогов я смог назвать разве что широко известную в очень узких кругах сеть ФИДО, да полумифический ИНТЕРНЕТ, о котором пару раз читал в журнале «Знание-Сила»…
Н-да, вот я и в будущем, мелькнуло в голове, и я торопливо отодвинулся от «охламонов», изо всех сил сдерживая себя от того, чтобы засыпать их вопросами. С этим вообще придётся быть очень, очень осторожным — попросту, чтобы не выглядеть подозрительно и глупо даже в таком неожиданно доброжелательном ко мне сообществе. А значит — слушать, ухватывать крупицы информации и тщиться уложить их в некое единое подобие общей картины — без малейшей гарантии того, что с самого начала понимаешь что-то совсем не так и делаешь неверные выводы…
— Серёг, Баранцев, ты там где? — я встал и огляделся — мне махал рукой один из тех парней, что помогали мне швартовать «Штральзунд». — Обед готов, иди сюда, а то остывает! Мы тебе тут местечко сберегли!
Рядом с ним сидел «преображенец» — он где-то оставил свою треуголку, парик, и кафтан, а белую солдатскую полотняную рубаху небрежно выпустил поверх шаровар
Я хотел, было ответить, что особо-то есть и не хочу, но вовремя прикусил язык: во-первых, за едой можно совершено мотивированно не говорить ни слова а наоборот, впитывать обеими ушами разговоры сотрапезников, а во-вторых — на столбе, в конце общего стола, на привинченном к крашеному в зелёный цвет столбу висел большой, непривычно плоский телевизор — и, судя по мелькнувшей на экране заставке, как раз передавали новости. Упускать такую возможность глупо, тем более что и живот мало-мало подводит от голода. Когда в последний раз закидывал что-то в рот, неужели ещё в Зурбагане? То-то же, нельзя так издеваться над собственным организмом!
Я встал со шлюпки и направился к навесу, под котором выстроились обеденные столы со скамьями — самые обыкновенные, из обструганных досок на самодельных, вкопанных в землю козлах. Столовая постепенно наполнялась людьми — вот и хорошо, вот и славно, попробуем одновременно утолить голод телесный и информационный.
…Утолил, как же! Нет, и гречка с прожаренным лучком, морковкой и тушняком, довольно качественным, не чета пресловутой «Великой Стене», была хороша, и чай заварили годно, до красноты — здешние дежурные по кухне знали своё дело. И информации и необычной формы очень большого, плоского, даже, кажется, немного вогнутого телеэкрана на меня вывалилось столько, что…
В общем, то, что я не давился куском на каждой второй фразе, несущейся из невидимых динамиков и, особо, при комментариях моих сотрапезников, я воспринимаю, как незаслуженное везение. А может, и давился — кажется, пару раз я-таки закашлялся и меня дружески похлопали по спине…
Не буду перечислять, от каких новостей меня просто загнало в ступор (о чём это, они, а? Я и слов-то таких не знаю: что за ЛГБТ-плюс и кто такие трансгендры?), какие ввергли в тяжкое недоумение (Китай? Самая мощная экономика мира? Вытесняет с мирового рынка европейского и японского производства электромобили и некие таинственные «гибриды»?) — а какие пришибли не хуже пресловутого пыльного мешка (Война? С хохлами, с бандеровцами и некими загадочными «укронацистами»? Вы чё, обкурились тут все?), заставив не до конца проглоченный кусок встать поперёк спазматически сокращающегося горла.
Вот честно: найдись в этот самый на столе пресловутый «Рояль» — не посмотрел бы на то, что вокруг полно малолеток, которым никак не следует подавать подобный пример, и опрокинул бы сразу полный стакан. Они тут, на общем столе, не стеклянные, и даже не жестяные кружки, а тонкостенные, пластиковые — и, скорее всего, даже не почувствовал огненной волны, прокатившейся по пищеводу. И первым порывом, когда я бормоча что-то невнятное и извиняясь неизвестно за что, выбрался из-за стола и на подгибающихся ногах направился к «Штральзунду», было именно добраться до початой бутыли и хоть так попробовать привести свой внутренний мир в некое подобие гармонии в миром внешним. Потому как — ну нельзя же глушить человека вот так, в лоб, без предупреждения, как глушили когда-то
