здоровых ноги, он бы развернулся да и ушел. Но нынче здоровая нога при нем была одна, скакать на ней прочь – только позориться, а в костыль вцепилась ладушка.
– И думать не моги! Меня слезами не проймешь!
Сказал, а сам понял: проймет, еще как проймет! Потому что теперь каждую беду Рьян примерял на свою лесовку и понимал, что, подними кто на нее руку, он бы ту руку ему мигом и оторвал. А что, если эта дородная тетка кому-то так же мила, как ему Йага? Подумал – и ужаснулся! Неужто Йага ему и правда мила? Неужто он хвостом за нею ходит и следит, чтобы Раду не улыбалась, не просто так? А что, если он сам ей не мил?
Любушка же продолжала рыдать:
– Жизни не даст! Колотит! Убьет, как есть убьет!
– Не реви! Не реви, сказал! – Рьян стиснул зубы. – Веди. Поговорю с твоим мужем.
«Знать бы еще, что ему сказать», – мысленно добавил он.
Слезы на румяных щеках мигом высохли, ладушка взяла защитника под локоть и потащила. А жили они с мужем недурно. Дом был ухоженный и чистый, по двору бегала едва ощенившаяся сука, возле крыльца играло шестеро писклявых комочков. Хозяин бережно брал их по очереди, проверял уши и лапы и клал обратно. Сука следила за ним, но не мешала. Зато Рьяна встретила грозным рыком.
– Иди ты!
Любушка топнула на собаку, но та и не подумала отступить. Напротив, лязгнула зубами: не подходи! Зато, когда хозяин поднял голову и окликнул, радостно завиляла хвостом.
– Добронравушка, любонька, ты с кем это? – Но почти сразу мужик узнал Рьяна и заревел: – Ты!
Почуяв беспокойство, псица тоже залаяла, только не на северянина, а на хозяйку.
– Я с миром пришел! Не пори горячку, друг, – начал Рьян, но докончить не успел.
Мужик набычился и кинулся на него, Добронрава едва в сторонку отойти успела. Тело среагировало быстрее рассудка. Рьян заслонился палкой и ею же подправил направление, в котором двигался рогоносец. Окажись забор менее добротным, хозяин снес бы его на раз.
– Я не драться пришел! Поговорить надобно!
– Мало я с тобой поговорил? Еще хочешь?! Да я тебя…
Но одноногий северянин играючи ушел от удара. Мужик был ровно пенек: приземистый, крепкий, но неповоротливый. Даже растеряв всю ловкость до капли, Рьян уложил бы его. И надо признать, соблазн был. Соскучившееся по хорошему поединку тело так и просило размяться, проклятье заклубилось в глотке.
– Поговорить надобно! – с усилием повторил Рьян.
Тут влезла Добронрава. И нрав ее оказался не так добр, как стоило бы ожидать от имени.
– Да что тут говорить?! Бей! По харе ему!
Рьян опешил:
– Тетка, ты никак сдурела?
– А что, меня колотить можно, а его нельзя? Дай-ка ему по роже!
Мужик так и сел, не довершив замаха.
– Добронравушка, ты что же?! Когда это я тебя бил?
– А вчера! – Она и не задумалась. – Мало не до смерти забил и обещал вовсе со свету сжить! Как есть обещал, клянусь! Бей его, рыжий, бей!
Как ни был вспыльчив муж любушки, а тут его ровно ледяной водой окатили. Он ощупал утоптанную землю вокруг себя, точно она собиралась убежать. Растерянная сука подбежала к нему и лизнула в щеку, успокаивая.
Нутро кричало Рьяну, что, если он хочет проучить врага, то для нападения лучше времени и не придумать. Раньше он бы поддался зову, а проклятье подлило бы в пламя ярости масла. Но нынче отчего-то медлил.
– Слышь… как там тебя? Любушка. А не за нос ли ты меня водишь? И меня, и мужа своего?
Добронрава взвизгнула, перепугав щенят. Половина из них забилась под крыльцо, половина, напротив, принялась лаять. Зарычала и псица.
– Инвар! Ну что ты сидишь?! Этот рыжий меня на конюшне совратил! Твою любушку лапал! Неужто стерпишь?!
Инвар горячился быстро. Слов жены хватило, чтобы глаза его налились кровью. Он с места рванул к нахалу, посмевшему покуситься на возлюбленную, обнял его колени и завалил.
– Ну что ты разлегся, северянин! Он же тебя убьет! Он тебя или ты его!
Здоровенный кулак и впрямь мог бы превратить лицо в месиво, но Рьян успел отвести его, и удар пришелся в землю.
– Мужик, успокойся! Охолони! Дай слово молвить!
Однако Инвар уже не способен был к разговорам. Ненависть потопила его разум, и проклятому то было знакомо. Он и сам не раз поддавался такой же слепой злости, тонул в ней и позволял принимать решения за себя. И не только… не столько проклятье являлось тому виной. Он всегда прежде лез в драку, а опосля уже рассуждал. Он ударил противника здоровой ногой в пах. Больная отозвалась резкой болью, но проверять ее было недосуг. Боднул в подбородок, уложил на лопатки и навис сверху. Костыль сам лег в ладонь. Один замах – и дело с концом.
– Убей! – взревела любушка.
И когда верная сука вместо того, чтобы напасть на Рьяна, кинулась к Добронраве и сомкнула челюсти на ее голени, Рьян окончательно все понял. Дом у Добронравы был хороший, богатый. Его она любила всей душой. А вот мужа терпеть не могла! Оттого и закрутила шашни с первым встречным. Да нет, не с первым встречным. С тем, кто был так же вспыльчив, как ее муж, с тем, кто вполне мог превратить ее в безутешную, но очень богатую вдову. И костыль выскользнул из ладони.
– Ах ты лживая гадина! – в сердцах рявкнул Рьян.
Добронрава упала, закрылась руками от нависшего над нею страшного оскала, слюна капала с зубов псицы ей на чело, мощные лапы упирались в грудь, не пуская встать.
– Инвар! Инва-а-ар! Отзови свою суку!
Заслышав плач жены, Инвар сразу успокоился, Рьяну и держать его не пришлось.
– Верная! Верная, ко мне!
Сука неохотно подчинилась и вопросительно заскулила. Рьян почти дружески пихнул рогоносца в бок и спросил:
– Ну что, мужик, понял ли, что случилось?
Инвар растерянно погладил любимицу по ушам. Нет, он решительно ничего не понимал.
– Тебя жена в Тень отправить хотела! С моей помощью! И я, дурень, чуть не повелся!
«И повелся бы, – добавил он мысленно, – случись драка седмицей-другой раньше».
– Добронравушка?
Брови любушки искривились жалостливо, подбородок задрожал: ни дать ни взять невинную девку в разврате обвинили!
– Но-но, – одернул ее северянин. – Ты сопли-то подбери.
Еще мгновение казалось, что она вот-вот разрыдается, но Инвар, как это всегда случалось, не кинулся ее утешать, и представление пришлось прекратить.
– Да чтоб вы оба подохли! – крикнула Добронрава, впервые за долгое время искренне. – Что один слюнтяй, что другой! Наказали же меня
