дней рухнул на мои плечи непосильным грузом. Мрачные образы охватили разум, я едва не захлебнулась в горячей воде и собственных слезах, но, сделав глубокий вдох и протяжно выдохнув, заперла все воспоминания на прочный замок и вернулась к самой себе. Нельзя думать о том, что произошло, иначе это меня сломает. Сейчас я должна сосредоточиться лишь на своем спасении. Никто не сделает этого за меня.
Ах, папа, если бы я только могла знать наверняка, причастен ли ты к этому безумию! И что сейчас делает моя мать? Я представила её лицо — мертвенно-бледное, но непроницаемое — и губы, озвучивающие одно за другим приказание, не имеющее ничего общего с попытками меня найти. Быть может, она всё же наняла детектива, но уже по всему Эдинбургу наверняка велела распространить пренеприятнейшую весть о моём похищении и, вероятнее всего, зверском убийстве. Розалинда уже не питает особых надежд на мое возвращение, ей это выгодно — получать соболезнования в виде толстых конвертов и роскошных букетов, снова быть в центре внимания, выходить в свет, чтобы выгуливать свои траурные наряды и рассказывать всем о том, какой молодой я была и как много планов на эту жизнь строила, и, конечно, как сама она способствовала этому, оплатив моё обучение в Кембридже, которое теперь уже никому не понадобится. Что ж, я не смела винить её в этом. Едва ли у неё был повод надеяться: из раза в раз в криминальных сводках газет мелькали имена девушек, похищенных и найденных мёртвыми в сотнях, тысячах миль от дома. Времена были неспокойные. Кризис обнажил людскую изнанку, показал, насколько чёрствой может быть человеческая душа и на какие зверства она способна. Ожесточённые и слетевшие с катушек, люди образовывали целые банды, где творили полное беззаконие, торгуя наркотиками, обворовывая и избивая, убивая и насилуя. В Кембридже нам с опаской рассказывали о гангстерах, обитающих преимущественно в Лондоне, а как-то вечером за стаканом дешёвого рома Улла призналась мне в том, что они, лондонские гангстеры, средь бела дня жестоким образом убили её кузена, оставившего свою машину на обочине возле их квартала. И пусть в моём случае все зашло дальше, намного дальше, в другую страну и к ополоумевшим бестирийским мафиози, о которых я прежде и не слышала, суть от этого едва ли менялась — в наше неспокойное время, где людей убивали за оставленную не в том месте машину, я для всех уже была мертва.
Глаза снова заволокло пеленой слёз, стоило мне подумать о Шарлотт, о том, как, вероятно, скажется на ней спектакль матери и мысль о моей смерти. Её тонкая ранимая душа просто не выдержит этого… а Морна? И мисс Синклер? Чёрт подери, даже чёрствый Гилан и Мариетт, что порой побаивалась меня, наверняка будут подавлены! Пока Розалинда, талантливый кукловод, будет дёргать за ниточки их горя, показывая всем грандиозное шоу, продолжение того, что она разыграла после смерти отца. И главное запечатлеть в памяти выражение её лица, это ненаигранное разочарование, когда я вернусь и раз и навсегда разрушу все эти нелепые игрища на публику.
Мысль об этом меня приободрила. Даже это платье покойной дочери Зоэ больше не казалось таким безвкусным: всё-таки, белый отлично оттенял мою оливковую кожу, а невесомый хлопок служил для неё истинным блаженством в жаркие летние дни. Хотя на жару здесь не было и намёка. Видимо, поэтому Зоэ любезно оставила для меня тёплый жакет кофейного цвета. Я сразу же надела его, озябшая после ванной, и спрятала свою драгоценность, свои карты, в глубокий карман. Теперь у меня даже была обувь! Как удивительно было радоваться таким мелочам, пусть эти босоножки и давно вышли из моды, да и рану мою только стесняли. И всё же отныне я явно выглядела лучше. Волосы едва высохли и уже начали виться, а на щеках застыл почти здоровый румянец. Я сморгнула слёзы, несколько раз попробовала растянуть губы в улыбке, и когда она перестала напоминать оскал, а желудок с жалостливым стоном напомнил о голоде, решила, что пришло время спускаться вниз. Едва я качнулась на месте, чтобы, опираясь о дверной косяк, выйти из комнаты, откуда-то снизу прогремело требовательное:
— Дорогая Лоретт, может, ты уже спустишься к обеду?
Оскал вернулся на лицо. Закатив глаза и помассировав виски, я выглянула за дверь и выкрикнула:
— Но я не могу спуститься, дорогой Реми! Ты забыл? Моя нога… — и для убедительности сдавленно застонала.
Долго ждать не пришлось: ступени заскрипели, а вскоре в узком межкомнатном коридоре возникла чёрная туча. Уголки губ поднялись в победной улыбке. Реми бегло оглядел меня, будто поначалу не узнал, но его строгий взгляд не выражал ничего, кроме, разве что, всеобъемлющего негодования, вызванного необходимостью находиться рядом со мной. Он подошёл ближе и предложил мне свою руку.
— Я не понесу тебя.
— Почему? — брови мои сошлись к переносице.
— Потому что это входит у тебя в привычку. Я не собираюсь пособничать твоим капризам. После ванны ты явно чувствуешь себя лучше и способна сделать несколько шагов. Если нет, это твои проблемы.
Он говорил тихо. Вероятно, Зоэ была внизу и могла нас слышать. Я хотела было воспользоваться этим, может даже поставить его в неловкое положение, но инстинкт самосохранения вовремя подсказал мне, что позже я могу об этом пожалеть.
— Какой же ты всё-таки противный человек, — едва слышно буркнула я и схватила его за предплечье.
К счастью, спустились мы без особых происшествий и даже можно сказать почти безболезненно. Отёк спал, а потому я могла наступать на носок, конечно, не без болевых ощущений, но уже достаточно терпимо. Реми повёл меня на кухню, и я изумилась отсутствию столовой в доме. Зоэ как раз ставила на стол стеклянное блюдо с ароматным дымящимся картофелем. Рот немедленно заполнился слюной.
— Ох, вы как раз вовремя! — захлопотала хозяйка. Повернувшись ко мне лицом, она вдруг замерла и накрыла рот руками. Её глаза тотчас заблестели от слёз. — Лоретт, милая… — Зоэ обошла стол и встала напротив меня, хватая меня за руки. — Ты так похожа на неё, на мою Аделайн… боже мой, как похожа!
Мне вдруг стало не по себе, кровь отлила от лица, а сердце забилось чаще. Я словно примерила на себя не просто чужую одежду, а чужую жизнь, и она, эта жизнь, совсем мне не подходила, она была мне не по размеру. Аделайн… какой она была? Негодует ли она сейчас, узнав, что какая-то чужачка забралась в её дом, назвалась лживым именем и забрала её одежду? Я представила
