шевелился.
Я сидела, завернувшись в шаль гессы Версавии, под ее же любопытствующим взглядом. Надо отдать крестной должное, хотя бы в этот момент она молчала.
— Не думал, что тебе так нравится Ролан, — раздраженно бросил Терри, после того как удобно устроил и меня, и мать.
— А я думала, что тебе нравится Лунара, — буркнула я и заметила, как взгляд крестной стал прямо-таки испепеляющим.
— А кто первый полез обниматься?!
— Я? Обниматься? Вообще во всем ты виноват, ты и твои тайны! Почему ты не рассказал, как на самом деле ушел из армии?! Все из-за тебя!
Терри явно не ожидал такого нападения, поэтому вспылил в ответ.
— Мои тайны?! Мои?! А кто пишет письма и не отправляет их?! Кому ты пишешь?
— Не твое дело!
Я замерла, тоже застигнутая врасплох, и только краем глаза уловила движение со стороны крестной.
— Наверняка подруге, которая вышла замуж за твоего возлюбленного, не так ли, Августина? — безжалостно произнесла гесса Версавия. — Ты думаешь, я не узнаю серьги, которые подарила твоей матери? Или что давнее недопонимание не позволит мне написать Зенону Кермезу? Сегодня пришел ответ.
Нора, думаю, дальше рассказывать не имеет смысла, мне и так пришлось собрать последнюю смелость, чтобы дописать это письмо.
Прости меня, если сможешь. Я правда не хотела быть ни неблагодарной, ни заносчивой, ни глупой.
Я не хотела никаких проблем ни для кого.
Но вот что из этого вышло.
Я не надеюсь, что ты пришлешь мне ответ, но очень его жду.
Все еще твоя,
Августина
Записка
Записка, отправленная вместе с посылкой из Белого Яра 2 сентября
Дорогая Нора, ты, верно, сильно удивишься, получив эту посылку после стольких дней молчания с моей стороны, особенно когда откроешь ее и обнаружишь внутри стопку писем.
Их ровно тринадцать (несчастливое число) — я пересчитала и пронумеровала каждое.
Не знаю, как ты отнесешься к тому, что я готовлюсь тебе рассказать, и будешь ли по-прежнему называть меня подругой или вычеркнешь из своей жизни навсегда, но события вчерашнего вечера заставили меня по-иному взглянуть на многие вещи.
Мне сложно в этом признаться, но я не просто уехала в гости к крестной на материк. Я сбежала с Иланки от всего, что мне дорого и что составляло мою жизнь. Мне было невыносимо оставаться на плантациях или в Елизваре, а уж тем более ехать на побережье, туда, где вы с Виктором собирались провести медовый месяц.
Причиной тому мои чувства, в которых, как мне кажется, я не имела никакого морального права признаться тебе раньше.
…Я полюбила Виктора с первого взгляда, с первого слова и первого танца, того самого, на мое восемнадцатилетие. Отсутствие титула, приличного состояния — ничто не имело для меня значения. Одна его улыбка стоила всех званий и богатств в мире.
Он не случайно стал частым гостем в нашем доме — я искала любой повод, чтобы пригласить нового знакомого. И поначалу мне казалось, что Виктор отвечает мне если не равной, то все же обнадеживающей симпатией.
Да и что могло пойти не так? Мне с самого детства твердили, что более завидной невесты на Иланке не найти. У меня было все: титул, наследство, земли, сила, даже слишком много силы, и миловидное личико, хотя всего вышеперечисленного было бы достаточно и без него.
Какой мужчина мог мне отказать?
Так думала моя семья, и, конечно, так думала я до того самого бунта в Елизваре, который изменил все.
Многие тогда расстались с жизнью, мне же пришлось распрощаться с иллюзиями.
Помнишь, когда толпа иланкийцев окружила дом судьи и последним препятствием между разъяренными людьми и гостями стали лишь несколько солдат с винтовками у ограды, Виктор спрятал женщин и детей на чердак? Последнее место, куда могли добраться бунтовщики.
Даже в то мгновение, когда он на прощание сжал твою руку, я была безнадежно слепа.
Ты не знаешь, куда после этого он отправил меня…
На крыльцо дома, вместе с еще парой гессов, владевших боевой магией.
Я едва держалась на подкашивающихся ногах и смотрела на беснующуюся толпу у ворот, раскрытые в криках рты, искаженные гневом лица. Эти люди были тысячу раз правы в своей ярости — правосудие должно быть для всех одно. Но я знала, что, если они прорвутся за ворота, у меня не будет иного выхода, как выпустить огонь, жечь всех, не разбирая на чужих и своих.
«Целители не имеют права отнимать жизнь», — твердили нам в институте.
Наверняка я даже лечила кого-то из тех, кто в тот момент пытался перебраться через ограду.
Я видела, что могли сотворить с помощью своей силы дядя и отец, и готовилась сделать то же самое с живыми людьми… Потому что иначе они растерзают всех, кто мне дорог: тебя, Виктора, да и меня саму.
К счастью, остатки милицейской роты подоспели вовремя и непоправимого не произошло. Не случись этого, я бы просто не знала, как жить дальше с таким грузом. Почти одновременно прибыли и наши военные, доблестно отправившиеся на охоту, праздновать этот треклятый День основания колонии. Бунтовщиков безжалостно разгоняли прямо на моих глазах, а я не в силах была даже отвернуться.
Виктор так и оставил меня на том крыльце, а сам отправился проверять, все ли хорошо у вас на чердаке.
Не помню как, но я спустилась по лестнице, дошла до ограды и будто в каком-то трансе стала лечить всех, до кого могла дотянуться, не делая различий между солдатами и теми иланкийцами, которые уже были не в состоянии убежать.
Кто-то гнал меня прочь, кто-то, наоборот, протягивал руки. Силы кончились очень быстро, и я застыла посреди улицы, чувствуя себя одинокой, как никогда прежде.
Помню, что увидела тебя, выскочившую на крыльцо. Моя милая Леонора, ты была вся переживание и беспокойство. Но если бы ты знала, как в тот момент я ненавидела тебя, то никогда не заговорила бы со мной снова. А ненавидела я потому, что руки Виктора лежали на твоих плечах.
Не на моих…
К своему стыду, тогда я плакала вовсе не от ужаса происходящего, а от мелкой и недостойной обиды на тебя и на Виктора.
Понадобилось совсем немного времени, чтобы мои самые страшные опасения начали сбываться. Вы становились все ближе, последовала неизбежная помолвка, а затем и свадьба.
Вот только моя влюбленность и не думала утихать, и, вконец отчаявшись, я решила разорвать эту болезненную привязанность
