чумазом лице. В то время, когда ее ровесницы уже вовсю пели и танцевали, она и разговаривать-то могла с трудом. Но с годами голос раскрылся – как огромный лохматый цветок пиона, который поражает своей избыточной красотой.
Во всех своих фильмах она обязательно пела, ее бархатный голос звучал тогда в каждом доме, ей подражали, ею восхищались, и это была ее вершина и конец пути. Но певицей не стала – именно из-за неприятных ассоциаций с цыганскими песнями, с табором.
Она и актрисой-то становиться не собиралась, но понимала, что грешно не использовать природные данные, а для того, чтобы стать физиком или врачом, ума ее может и не хватить. Поступила наобум – и, конечно, сразу взяли, а дальше все пошло само, легко.
Но на сердце легко не было. Всю жизнь она посвятила вовсе не киноискусству и не мужу с дочерью, а борьбе с собственной природой. Сумела доказать себе и всем, что такая борьба может быть успешной, но вот была ли она бесполезной?
Это Кате еще предстояло узнать, читая пожелтевшие листки, исписанные красивые твердым почерком.
Писала Ирина Васильевна всегда чернилами. И рисовала на полях трогательные картинки – чьи-то тонкие профили, толстеньких птиц, изящные женские руки, цветы и узоры…
Такие же почеркушки всегда украшали и Катин дневник. Это смущало. Пугало. Но заманивало читать дальше, оторваться было невозможно.
Израиль сразу набросился на нее теплом, солнце словно заливало ослепительным светом все страхи, сомнения, тайные мысли и тупички Катиного пульсирующего сознания.
Весенняя зелень еще не поблекла, море было неправдоподобно синим, а горы – румяными, как вятская игрушка.
Каждое утро Катя выходила с полотенцем на пляж и подставляла безжалостному солнцу свое распростертое тело для излечения, как измученный пациент доверяет себя хирургу со скальпелем.
И солнце нещадно палило, выжигая в сердце всю ту отраву, которая питала ее темное, лунное полушарие.
Но еще больший эффект производили на нее воспоминания этой женщины. Мысленно называть ее «бабкой» Катя не могла. Но читала запоем – начинала еще утром за кофе, брала с собой на пляж и засыпала ночью с папкой в руках, едва успев стянуть с носа очки.
Было странно осознавать, что за полвека до тебя какой-то человек переживал совершенно похожие эмоции. И при всей своей силе и внешней толстокожести, оказывается, постоянно страдал.
«Мои учителя постоянно ждали от меня особенного таланта. Совершенно непонятно, почему. Видимо, в их сознании красота ассоциируется с талантом, но разве разумно ждать хорошего вкуса от конфетки в красивом фантике? Впрочем, можно, обычно именно этого все и ждут. Я уже боюсь своих будущих ролей, уже заранее чувствую, что не стою их – мне будут сразу давать главные, я – типичная героиня, но в любой моей Анне Карениной или Золушке будет просвечивать цыганская Джаелл[1], я буду разоблачена, освистана и изгнана с позором. Поделом же мне».
Из дневника не было понятно, как именно Ирина преодолела в себе этот страх, как справилась с эффектом «красивой обертки», но обертка явно только улучшилась, а вместе с ней, надо полагать, и сама конфетка.
Со своей семьей она больше не общалась, вышла замуж за известного режиссера, который ее прославил.
Благополучная жизнь, пристойная биография. Но постепенно из рваных этих записей стало проступать и то, о чем не знали даже ее близкие люди.
Вскоре после рождения дочери Анны Ирина Васильевна встретила человека, которого горячо полюбила. У нее и раньше были романы, по ее записям можно было вычислить нескольких знаменитых ее современников, даже космонавта.
Но человек, который запал в ее сердце на всю жизнь, не был столь примечателен – он преподавал в каком-то посредственном техническом вузе, читал скучные лекции и не являлся любителем театра и кино, тем более, поклонником творчества Ирины Васильевны. Скорее, она была его поклонницей.
Менее подходящих друг другу людей нельзя было и представить. Не было даже до конца понятно, как они познакомились.
Знаменитая актриса годами ходила на его лекции, пыталась привлечь к себе его внимание, но мужчина оставался к ней совершенно равнодушен. Он был счастливо женат, совершенно не склонен к адюльтеру, приветлив и холоден как лед. Даже хуже, чем равнодушен – он был горячо влюблен жену, бывшую свою студентку.
На что рассчитывала рассудительная и умная Ирина – сказать невозможно. Но она не сдавалась, хотя страдала и много раз пыталась совладать со своей разрушительной страстью.
Катя очень хорошо могла это понять, но ей хотелось знать и другие подробности – как и почему она выбрала именно этого человека, что ее привлекло, чем он был хорош. Но в воспоминаниях Ирины не осталось даже его имени, только первая буква – А.
Первой буквой имени когда-то обозначала своего возлюбленного и Катя в своем дневнике. Но она много и подробно писала о том, как он прекрасен, умен, добр и остроумен, о чем он с ней говорит, и даже пьянство его Катю постоянно умиляло.
Бабка ее явно умела лучше сдерживать свои чувства и скрывать мысли даже от себя самой. Прямым учительским почерком, правильными и лаконичными фразами она рационально раскладывала по полочкам свои суждения.
«Всегда полезно помнить, что твой успех, каким бы тяжким трудом он ни доставался тебе, никогда не является твоей личной заслугой. Стремление к успеху гораздо ценнее достигнутого результата, как ожидание счастья – слаще самого счастья, потому что оно дает место иллюзиям и напрасным надеждам».
Эти выводы Ирина сделала уже из собственного опыта – через несколько лет загадочный возлюбленный ответил ей взаимностью, но встречались они совсем недолго, и вскоре он оставил актрису, сбежав от нее со своей семьей в другой город. Ирина тяжело переживала произошедшее, не зная, что ранит ее сильнее – нанесенная обида или расставание.
Сначала она не могла даже писать – и в дневнике возникали большие пробелы. Сейчас это назвали бы депрессией. К дневнику она вскоре вернулась, описывая свои переживания подробно и разнообразно, считая их карой за собственную навязчивость и готовность разрушить семью ради того, для кого все это было лишь неловкой интрижкой.
Ее гордость, задавленная многолетними попытками добиться любви совершенно обычного мужчины, расправила наконец крылья, освободилась от унижения и завладела своей хозяйкой полностью.
Погруженная в собственный внутренний мир, Ирина не замечала, как ожесточилась, постарела, смирилась с тем, что никогда не сможет полюбить вновь. Муж и дочка всегда оставались для нее за кулисами, откуда иногда подавали реплики. Но на сцене не появлялись. Кино стало для нее слишком тяжелым жанром, оставался театр.
О происшествии с дочерью, ее скандальной беременности и появлении на свет внучки в дневнике
