и снова воздел открытые ладони:
– Бог Вастаи, зачем явились сюда ксуланцы?
Ты моргнул и опустил голову – то ли в знак благодарности за второй шанс, то ли в попытке скрыть недовольство тем, что старейшина сократил твой вопрос вдвое.
Радих перетасовал сакралы и выудил первый:
– Войди. Сам. – Деревянные шайбы сыпались из горловины одна за другой. – Ягненок. Подношение. Умилостиви. Не. Спрашивай. Юный. Довольно. Под. Счастливый. Финал. Яблоко. Верни. Не. Исправить.
Из груди старейшины вырвался тяжелый вздох:
– Совсем иной смысл. Не могу прочесть.
– Зато я могу, – вмешался Гибал. – «Не спрашивай, юный» означает, вероятно, что Ворон не желает впредь отвечать Эоло – точнее, Мавату. Вместе с тем он пророчит счастливый финал. Хотя… нет, пророчит. «Войди» – Мават должен вернуться в родные стены. «Ягненок, подношение, умилостиви» – тут все очевидно, бог требует принести ему в жертву ягненка. Выполнить это легко, завтра я распоряжусь. Насчет «не спрашивай, юный», вероятно, Ворон счел сомнения Мавата оскорбительными. В остальном сакралы гласят, что закончится все хорошо, если Мават исправит свои ошибки.
– Да, да, – озадаченно пробормотал Радих и уже увереннее добавил: – Безусловно, так и есть. Все верно.
– Доложишь Мавату обо всем, что видел и слышал, – велел Гибал. – Слово в слово.
– Конечно, Глашатай Ворона, – заверил ты. – Благодарю за оказанную мне честь.
– Я доверился тебе ради племянника, – бросил Гибал. – И ради Ирадена. Помни об этом. А теперь ступай.
Жрица сама, не ссылаясь на меня, убедила племя не мстить за бойню в Речном становище. Кальюты не отправились на север сводить счеты. Переносить лагерь тоже не стали, побоявшись, что в злачных местах обосновались иные народы, а нынешнее становище, утверждали старейшины, расположено на отшибе, врагу сюда не добраться. Если же цокчи вдруг явятся, то не застанут кальютов врасплох.
– Кроме того, – справедливо заметил кто-то из старейшин, – Сила и Кротость благоволит нам.
Впрочем, они не полагались всецело на мою защиту: охотники несли дозор, простые обыватели тоже держали ухо востро, беззаботные дни канули в небытие.
Когда Мириада возвестила о прибытии цокчей, я обозрел окрестности. Вдоль низкой горной гряды бежал ручеек. По другую сторону от него зеленели холмы, не сокрытые от бдительного ока ничем, кроме редких кустов да замшелых камней, за которыми налетчикам не затаиться. Но не решил ли враг подкрасться с северо-западных холмов? Я всматривался в них, но не увидел ничего, кроме травы и вздымавшихся склонов. Выводов напрашивалось два: либо неприятель умело слился с пейзажем, либо еще не подобрался близко к лагерю. Впрочем, какая бы картина ни открылась моему взору, это не опровергало слов Мириады. Ошибиться она не могла.
Не раздумывая, я опрокинул заветный мешочек жрицы и поведал ей о беде. Мгновение спустя она уже спешила в соседнюю юрту.
– Им необходимо вооружиться. Дети, отправившиеся к реке по ягоды, должны возвратиться по домам, – перечислял я. – Не понимаю, почему жрица до сих пор не подняла тревогу?
Из юрты, куда вошла жрица, выскочил мальчишка и опрометью бросился в ближайший шатер.
– Подняла, – уверила Мириада. – Племя поступает мудро, делая вид, будто ничего не произошло. Пускай налетчики думают, что сумеют застичь их врасплох.
– Получив известие о грядущей атаке, племя у подножия обязано взяться за оружие и разгромить захватчиков, – упорствовал я.
– Скажи, друг мой, почему ты не обратишь неприятеля в бегство одной лишь силой своего слова?
Из-за полога, за которым скрылся мальчик, вышла женщина. С самым непринужденным видом она перекинула через руку корзинку с грибами и неспешно двинулась к следующей юрте.
– Мне неведомо, где сейчас враг и какими ресурсами он обладает. А неопределенные фразы чреваты осложнениями и для меня, и для племени. Если оговорюсь ненароком, пострадают люди. Сам того не желая, я могу причинить им вред.
– Верно, – молвила Мириада. – Кроме того, ты, по незнанию, можешь изувечить, а то и вовсе погубить себя.
– Не исключено и такое, – согласился я.
– В таких ситуациях людям пристало действовать, а не рассуждать, однако принцип у нас единый. Пусть собирают информацию, а после определяются, как лучше поступить. Ну а мы понаблюдаем.
В следующий миг у меня случилось помутнение, по-другому не описать.
Сквозь пелену, окутавшую разум, до меня донесся исступленный зов жрицы. В мирном, беззаботном лагере творился хаос. Бледнолицые, светловолосые цокчи с хохотом бродили среди юрт. Жрица распростерлась у порога своего шатра; из ее горла торчал нож, под телом расплывалась лужа крови. Ее руки конвульсивно сжимались, точно силились дотянуться до рукояти, но через мгновение она застыла. Бездыханная. Жрица, обретавшаяся подле меня с малых лет, свободно и доверительно, а временами преданно беседовавшая со мной. Как с другом.
– О! – истошно гудела Мириада. – О, кое-кто жестоко раскается в содеянном, и клянусь, это буду не я! Какой бог потворствовал этим негодяям?
Обвинения Мириады не были беспочвенными – только бог мог затуманить наш рассудок.
Ее стенаниям и умозаключениям я внимал вполуха. Меня не столько занимало дерзновенное вмешательство в наш разум, сколько тот факт, что жрица сумела воззвать ко мне, пробудить ото сна – но было уже слишком поздно. Осознание несправедливости, горечь от нанесенного мне чудовищного оскорбления вытеснило прочие мысли.
– Бог, сотворивший это… – заговорил я.
– Опомнись! – воскликнула Мириада. – Не делай опрометчивых заявлений!
– …покойник, – молвил я вопреки предостережению.
Эффект сказанного обрушился, точно лавина раскаленного металла. Сохранилось лишь ощущение слабости, боли и окружавшего меня камня. Камня, что составлял часть меня или иного, чуждого. Не знаю, все было как в тумане. Рассудок погрузился во тьму. Сколько это продлилось – неизвестно.
Постепенно ко мне вернулось зрение. Я огляделся, но увидел только снег и лед. Меня поглотил снежный кокон. Значит, наступила зима. В такую пору становище всегда пустует. Я не пытался пробить ледяную толщу, а молча распростерся под ней. Безропотный. Изможденный. На небосводе луна и звезды совершали привычный цикл. Солнце хоть ненадолго, но озаряло горизонт. Пройдет время, и дни станут длиннее, надо лишь чуть подождать. Что для меня год? Мелочь. Меж тем я надеялся восстановить хотя бы толику утраченной силы. Надеялся, что молитвы и подношения – пусть даже самые незначительные – укрепят мою плоть. Однако мне не давала покоя судьба племени у подножия. Что с ними сталось? Что предприняла Мириада?
Не зря она предостерегала меня от необдуманных заявлений. Я всегда славился благоразумием, на том и погорел, поскольку до сих пор не испытывал на себе тяжких последствий опрометчивости.
Однако во мне теплилась надежда, что Мириада не оставила племя своей милостью. И крепла уверенность, что бог, покровительствовавший цокчам, мертв, в
