— Хорошо, я заказываю столик.
Роумэн положил трубку на рычаг осторожно, словно боялся ее сломать, потом резко поднялся, походил по квартире, которая после отъезда Кристы сделалась похожей на его мадридское обиталище в дни, когда не приходила убирать Мариан, такой кавардак: разбросанные по полу ботинки, висящие на спинках кресла рубашки, пыль на книжном столе, заваленном рукописями сценариев; истинно холостяцкое жилье; даже спать он теперь ложился — если возвращался домой — на тахте возле балконной, во всю стену, двери; на кровати, которую купила Криста, — книги; каждое воскресенье Роумэн отправлялся по книжным лавкам, скупал все, связанное с прошедшей войной, историей разведки, сексопатологией, помешательством, мафией и атомной бомбардировкой Хиросимы; книги по бизнесу складывал на полу, возле батарей отопления, особенно часто листал пособие для начинающих предпринимателей «Как стать миллионером»; потешаясь, делал выписки, прятал их в стол, пригодится на будущее; почему бы, действительно, не стать миллионером; тому, у кого баки на счету, не страшно и ФБР; воистину, танцует тот, кто заказывает музыку.
Роумэн снял рубашку, надел полосатую куртку и джинсы, бриться не стал, набрал номер «Президента», попросил забронировать столик на имя мистера Спарка: «Платить буду я, Пол Роумэн, да, да, не Раумэн, а Роумэн, это кто-то работает под меня, гоните его прочь, ах это тот самый Раумэн из Техаса, который держит скот? Очень хорошо, передайте ему привет, скажите, мы с ним братья, пусть подкинет пару сотен тысяч, я восславлю его в фильме, сниму верхом на жирафе с копьем в левой руке и в шляпе, формой похожей на древнеегипетское изображение фаллоса».
— Что это такое? — деловито поинтересовался метрдотель, принимавший заказ; Роумэн посмеялся: у этого ума хватит передать мое предложение мистеру Раумэну, будет очень смешно, наверняка намылит мне морду, они в Техасе прыткие.
— Про фаллос вы ему не говорите, не надо, а про жирафа можете, я буду через полчаса, до свиданья.
…Роумэн вышел на улицу, с океана задувал ветер; нет ничего прекрасней такой погоды, подумал он, все идет, как надо, сейчас меня хорошо проморозит, я буду готов к разговору, мы должны провести этот разговор, от него зависит все или почти все, это точно.
Город уснул, главная улица была пустынной, только в барах слышны голоса и костистые удары бильярдных шаров; именно в барах по ночам собираются либо счастливые люди, либо самые несчастные, которые бегут самих себя.
В шикарном «Президенте» было светло, как в операционной, и так же холодно; нет ничего отвратительнее огромных гостиниц, какой-то случной пункт, никакого уюта, сплошная показуха, отчего людей так тянет на показуху, будь мы все неладны?!
Войдя в бар, Роумэн спросил, не пришел ли мистер Спарк; мэтр ответил, что еще не появлялся, однако техасский Роумэн гуляет: «Я ему сказал про вас, он очень потешался, хотите познакомиться?»
Роумэн оказался крошечным человечком в ковбойской одежде; хлопнув Пола по плечу, предложил выпить «хайбол», спросил, откуда он родом: «Нет, увы, мы не братья, я бы мечтал найти брата, меня раздавило дело, будь оно неладно, нет свободной минуты…»
— Так остановитесь, — посоветовал Пол. — Набрали десяток миллионов баков — и хватит! Наслаждайтесь жизнью! Видите, сколько здесь прекрасных шлюх? Каждая стоит тысячу в месяц, — это если высшего класса. Сто тысяч за десять лет вперед — гроши. Я бы на вашем месте нанял тройку, завидую шейхам, нет ничего надежнее многоженства, жизнь в радость, никаких обязательств, одни наслаждения…
— Я смущаюсь называть вещи своими именами, — сказал коротышка Роумэн, — тем более, когда речь идет о женщинах.
— Наймите себе «паблик рилэйшенз офиссер»[17]… Возите его с собою, кивнете головой — «хочу вон ту девку», — он вам ее сразу же приволочет…
— Сколько хотите получать в неделю?
— Нет, я не пойду, — Роумэн покачал головой. — Я дорого беру, зачем вас разорять… Если хотите какую из здешних красоток, укажите пальцем, я и без денег все организую.
— Пальцем указывать некультурно, — сказал карлик назидательно, и Роумэн понял, что именно этим ограничивается его соприкосновение с культурой; хотя нет, наверняка он знает, что дичь можно есть руками, наверное, поэтому заказывает в ресторанах фазанов или куропаток, не надо мучиться с тремя вилками, все просто, а заодно соблюден престиж: дерьмовое крылышко птички в пять раз дороже самого прекрасного стэйка; ну и горазды люди на фетиши, выдумают блажь и поклоняются ей, врожденность закодированного рабства…
Спарк приехал через сорок минут, — спустило колесо.
— Знаешь, — усмехнулся он, когда они расположились за своим столиком, — я вожу машину с закрытыми глазами, прекрасно ее ощущаю, но, когда надо менять скат, ощущаю себя Робинзоном, путаюсь с ключами и очень боюсь заночевать на дороге…
— Вози с собой теплую куртку и виски, — посоветовал Роумэн. — Жахнешь от души, укутаешься, поспишь, а утром попросишь шоферов прислать тебе «автосос»,[18]двадцать баков — и никаких забот… Ну, что у тебя?
— Пол, мы получили письмо от Крис.
— Мне она тоже прислала телеграмму.
— Я хочу, чтобы ты прочитал ее письмо при мне.
— Слушай, Грегори, я чертовски не люблю сентиментальных сцен: добрый друг наставляет заблудшего, разговор по душам, глоток виски и сдержанное рыдание… Это все из штампов Голливуда…
— Ты можешь обижать меня, как тебе вздумается, Пол… Я все равно не обижусь, потому что люблю тебя… И знаю, что нет на земле лучшего человека, чем ты… Задирайся, валяй, все равно ты прочитаешь ее письмо при мне… Или, если хочешь, я его тебе прочту сам…
— Поскольку здесь им трудно оборудовать звукозапись, можешь читать.
— Что с тобой, Пол?
— Ровным счетом ничего. Просто я ощутил себя абсолютным, законченным, размазанным дерьмом. А поняв это, я стал отвратителен самому себе. Ясно? Я помог Крис уйти от меня. Я не хочу, чтобы она жила с дерьмом, понимаешь?
— Погоди. Сначала послушай, что она пишет…
— Я читал, что она написала перед тем, как уехать! Она сбежала! Она бросила меня! Да, да, да! Не делай печальное лицо! Мало ли, что я пару раз не приходил домой! Я всегда жил один, и я привык жить так, как считал нужным! Я тогда не мог ехать пьяным! Я звонил ей, но никто не брал трубку!
— Врешь.
— Если ты еще раз посмеешь сказать мне это слово, я уйду, Грегори, и мы больше никогда не увидимся.
— Хорошо. Прости. Послушай, что она пишет, — Спарк взял письмо в руку; Роумэн заметил, как тряслись его пальцы. — Вот, погоди, тут она рассказывает Элизабет про свое житье… Ага, вот эта часть… «Я не помню, у кого из европейцев я прочитала горькую, но изумительно верную фразу: „порою легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени“… Мне казалось, что Пола порою удивляло мое постоянное „ты“, я, действительно, очень не люблю никого называть по имени… Я назвала его „Полом“ в прощальной записке. Жест дарующий и жест принимающий дар имеет разъединяющий… Так и те дни, которые я провела с ним, — дни надежды, дни разлук, но более всего я боюсь, что он не узнает, какое это было для меня счастье, какая это была нежность, которую он так щедро подарил мне. Каждый должен во что-то верить: в бога, космос, сверхъестественные силы. Я верила в него. Он был моим богом, любовником, мужем, сыном, другом, он был моей жизнью… Я благодарна ему за каждую минуту, пока мы были вместе, я благодарна ему за то, что он был, есть и будет, пока есть и буду я… Больше всего мне страшно, когда, просыпаясь, я не вижу его глаз. Он говорил, что глаза нельзя целовать, это к расставанию, плохая примета… Нет, уходя, можно все, только нельзя остаться… Я теперь часто повторяю его имя, оно делается ощутимым, живым, существующим отдельно от него… Я села и написала: имя твое — поляна в лесу, имя твое — поцелуй в росу, имя твое — виноградинка в рот, имя твое скрипка поет, имя твое мне прибой назвал, тяжко разбившись о камни скал, имя твое — колокольный звон, имя твое — объятья стон, ну, а если на страшный суд, имя твое мои губы спасут…»
