и огонь!..
В огненном тумане появилось лицо Брана Мак-Морна.
— Да здравствует тот, кому суждено нас возвысить! Я вижу, как пиктский народ выходит из мрака к свету, к новому свету!..
— Волчий вой —
Насмешка над тьмой.
Новый рассвет —
На множество лет.
Тени отцов
Вышли из снов.
Новый огонь
Ныне зажжен.
Тяжким быком
Шествует гром.
Будет велик
Нынешний пикт!
Прочь, воронье!
Этот костер,
Пламя и дым, —
Неугасим...
Небо на востоке начало понемногу сереть. В этом призрачном свете лицо Брана МакМорна снова показалось мне отлитым из бронзы — неподвижное, непроницаемое лицо изваяния. Темные глаза пристально глядели в огонь. Что они там видели? Мечты об империи, рассеявшиеся вместе с дымом?..
— ...Ибо то, чего мы не смогли отстоять оружием, мы сберегли хитростью на многое множество столетий, — долетал голос колдуна. — Однако Новые расы вздымаются океанским приливом, исполинской волной, а значит, Древние должны уступить им место. В туманных горах Гэллоуэя наш народ даст свой последний бой, и страшно будет это сражение. И с падением Брана МакМорна угаснет Затерянный Огонь. Угаснет уже навсегда. Грядущие века и эпохи уже не увидят его...
Как только он произнес эти слова, пламя костра собралось в один сверхъестественный ком, подпрыгнуло высоко вверх... и исчезло.
На востоке, над далекими горами, все уверенней разгорался рассвет.
ПОРОЖДЕНИЯ БЕЗДНЫ
1
— Вбивайте гвозди, солдаты! Пусть видит гость, как свершается наше римское правосудие!
Говоривший плотнее закутал пурпурной мантией крепкие широкие плечи и вновь опустился в официальное кресло. Так, по всей видимости, он раньше усаживался на трибуне Большого Цирка, чтобы полюбоваться гладиаторами, скрестившими мечи на арене. В каждом движении этого человека чувствовалась хорошо осознанная властность. Обостренная гордость была характерной чертой всех римлян, а Титу Сулле воистину было чем гордиться. Ибо он являлся военным правителем Эборакума и ответ держал непосредственно перед императором Рима, а больше ни перед кем.
Внешне это был крепкий, сильный мужчина среднего роста с ястребиными чертами лица, свойственными чистокровным уроженцам Рима. В данный момент его полные губы кривила насмешливая улыбка, еще более усугублявшая присущий Титу Сулле высокомерный и самоуверенный вид. И он был, что называется, до самых кончиков ногтей воином и полководцем. Он сидел в чешуйчатых позолоченных латах и гравированном нагруднике — знаке высокого ранга, у пояса висел короткий колющий меч, а на коленях красовался посеребренный шлем с высоким щетинистым гребнем.
За спиной Тита Суллы бесстрастно стояли несколько солдат с копьями и щитами — белокурые исполины, родившиеся на берегах Рейна. А непосредственно перед глазами полководца разворачивалось действо, созерцание которого доставляло ему столь заметное удовольствие.
Ничего необычного в происходившем, впрочем, не было. Подобные дела творились повсюду, куда только достигала широко распростершаяся римская власть. На голой земле лежал грубо сколоченный деревянный крест. К нему был привязан человек. Полуголый, жилистый, диковатого вида парень с горящими глазами и спутанной гривой черных волос. Вокруг него суетились палачи — римские солдаты. Они готовили тяжелые молотки и железные гвозди, которыми предстояло прибить руки и ноги приговоренного к кресту.
Все это происходило вне городских стен, в нарочно отведенном месте, которое благодаря постоянным казням успело заслужить жуткую славу. За зловещими приготовлениями наблюдало всего несколько человек: Тит Сулла со своей бдительной стражей, несколько молодых римских офицеров и человек, которого Сулла только что поименовал «гостем». Этот последний стоял молча и неподвижно, точно темное бронзовое изваяние.
Среди блистающих доспехов римлян его простая одежда выглядела тусклой и чуть ли не мрачной. Он был смуглым и темноволосым, но тем и ограничивалось всякое сходство между ним и латинянами, стоявшими вокруг. В нем не было ни малейшего намека на полнокровную, почти восточную чувственность, присущую уроженцам Средиземноморья. Белокурые варвары, стоявшие за троном Суллы, и те больше напоминали «гостя», чем смуглокожие римляне. Его невозможно было принять и за грека: ни тебе полных, красиво изогнутых губ, ни вьющихся волос. Даже оттенок его кожи вовсе не был темно-оливковым, как у южан; скорее уж он нес в себе сумрачность туманного Севера. Как-то сама собой приходила мысль о наползающих туманах, о непроглядных ночах и о стылом режущем ветре бесплодных северных равнин. Даже черные глаза и те лучились диковатым холодом, словно два черных огня, зажженные в ледяной глубине.
Он не отличался высоким ростом, но ему было присуще нечто совершенно особенное, и притом большее, чем чисто телесные размеры и мощь, — некая врожденная, яростная жизненная сила вроде той, которую сразу чувствуешь, взглянув на волка или пантеру. И это свойство сквозило буквально во всем — и в каждом движении крепкого поджарого тела, в линии тонких губ, даже в блеске прямых жестких волос. Ястребиная посадка головы, жилистая шея, широкие квадратные плечи, мощная грудь, узкие бедра, ноги охотника... В нем не было ничего лишнего, как нет лишнего в свирепой пантере. Свернутая пружина немедленного действия, сдерживаемая уздой железного самообладания...
У ног «гостя» Тита Суллы съежился на земле еще один человек, такой же смуглый и темноволосый. Однако больше ничего общего между ними обнаружить было нельзя. Сидевший на земле казался великаном, исковерканным какой-то злой волей. У него были узловатые руки и ноги, плотное тело, низкий покатый лоб и лицо с застывшим на нем выражением тупого зверства. В данный момент к этому выражению отчетливо примешивался страх. Человек на кресте явно принадлежал к тому же племени, что и «гость» римлянина. Но физически он гораздо больше походил на его спутника.
— Ну, Парта Мак-Отна, — умышленно нагловатым тоном произнес военный правитель, — когда ты вернешься к своему племени, тебе поистине будет что рассказать своим о справедливости Рима, царящего на юге!
— Да, мне будет что рассказать, — прозвучало в ответ. В голосе не было ни тени каких-либо чувств, точно так же как и на лице. Черты, застывшие в неподвижности, не позволяли даже заподозрить, какой безумный водоворот страстей бесновался в душе.
— Справедливость, распространяющаяся на всех, кто живет под властью Рима, — сказал Сулла. — Pax Rormna! Вознаграждение за добродетель, наказание за дурные дела! — Он посмеялся про себя собственному лицемерию и продолжил: — Теперь ты видишь, посланец страны пиктов, как быстро расправляется Рим с любыми преступниками!
— Вижу, — ответствовал пикт. Надежно усмиренная ярость придавала его голосу неуловимый
