как могли, успокаивали ее, уложили в постель, но Данута никак не могла справиться с нервным потрясением. Ей удалось уснуть лишь после того, как приняла большую дозу брома.
В тот день и в последующие дни она почти не вставала. Это была не быстротечная истерика, а серьезная нервная болезнь. Нашли доктора. Он прописал лекарства и покой. Андрей почти не отлучался от жены. Всякий раз, когда он выходил из спальни, Данута впадала в состояние, близкое к новому приступу, — так боялась за него.
Наконец, кризис миновал. По расчетам Зарецких, Христиан Георгиевич был уже в Псебае, успокоил родителей, Мишаньку.
Утром пришел Сурен и просто сказал:
— Пошли. Чебурнова привезли.
— Подождите, — Данута поднялась. — Я с вами.
Мужчины переглянулись. Сурен сказал было:
— Совсем вы напрасно…
Но, глянув на Андрея, умолк и сел на край стула.
— Не торопись… — Андрей говорил с женой спокойно и тихо, как говорят с ребенком.
Шли медленно. Лицо Дануты было сосредоточенно, даже угрюмо, губы решительно сжаты. Всю дорогу молчала.
Все так же молча поднялись на второй этаж. Сурен открыл дверь кабинета, сказал, пропуская Дануту:
— Прошу…
— Я подожду здесь. — Она оглядела приемную, где за столом сидел один военный, и уселась на стул в уголке. — Пожалуйста, вы с ним сами.
Сурен и Андрей опять переглянулись и закрыли за собой дверь.
Минут через двадцать в коридоре застучали сапоги. Дверь распахнулась. Вошел конвоир. За ним Чебурнов, в солдатской рубахе без ремня, без фуражки. Сзади его подталкивал второй красноармеец.
Увидев шагнувшую к нему Дануту, Семен испугался лишь в первую секунду. И тут же овладел собой. Самоуверенно протянул:
— Скажи на милость! Госпожа офицерша…
Пощечину она нанесла с такой силой, что голова Чебурнова почти легла на плечо. И второй удар был не менее хлестким. Всю ненависть, все презрение к мерзавцу вложила в эти пощечины. За тем и пришла.
Конвоиры удержали ее, усадили. Выбежал Сурен, за ним Андрей. Данута старательно поправляла юбку, лишь бледность выдавала, что переживает она.
Семен хватал воздух открытым ртом.
— Ну, госпожа Зарецкая, это тебе вспомнится…
Конвоиры втолкнули его в кабинет.
— Зачем ты?.. — укоризненно спрашивал Андрей. — Я понимаю, но тебе же нельзя волноваться!
— Ты ступай. Я подожду здесь. Все хорошо, не беспокойся… — с трудом произнесла она. — Я не волнуюсь. Напротив, совсем спокойна. Удо-влет-во-ре-на, — по слогам произнесла она.
Семен Чебурнов уже стоял в кабинете. На Зарецкого он глядел с вызовом. Нагловатое лицо его горело. Заработал…
— Чего не поздоровался, чекист? — громко спросил Сурен. — Или вы не знакомы?
— Непонятно мне, товарищ комиссар, как вот этот… — он кивнул в сторону Андрея. — Не ждал не ведал, что встрену. Пощадили, выходит, живым оставили их благородие? А пошто не шлепнули?
— Свидетель нужный, вот и не шлепнули. Много знает.
— Супротив кого же свидетель, позвольте спросить?
— Здесь вопросы задаю я, Чебурнов. Первый вопрос: где сегодня обретается твой хозяин полковник Улагай?
— У меня хозяев немае. Я сам себе хозяин. Что касаемо Улагая, знать не знаю и не хочу об ём говорить. Контра. Одна шайка-лавочка вот с этим.
— Но ты служил у этой контры? Сперва в Лабинской. Потом в Суворово-Черкесском. И на фронте. Так где же он сейчас?
— Не могу знать. Все мы служили их благородиям. Под нагайкой. А ноне наше время, мы сами подвиги делаем.
— Ну, твои подвиги, Чебурнов, у меня записаны. Вот один из них: в июне 1918 года ты вместе с Улагаем расстрелял в хуторе Шабановском семерых активистов Советской власти. Их фамилии…
О, как мгновенно изменился в лице Чебурнов! Ноги не удержали его, сел. Лоб покрылся крупными каплями пота. Давно забытое, считал.
— Далее. — Сурен посмотрел на него. — Во время поиска казацких сокровищ в Фанагорийской ты зарубил на глазах семьи красного казака Бережного. Свидетели живы, я их уже вызвал для опознания. И наконец, ты оклеветал Зарецкого. Ты боялся его. Он знал о твоей тесной связи с Улагаем. Так?
— Наговоры все. Вранье, — хрипло выговорил вконец раздавленный Чебурнов. — А ты… Не в последний раз встретились! — И с ненавистью глянул на Зарецкого.
Сурен кивнул конвоирам, и Семена увели.
— Каков? Тут у меня лишь немногое из того, что наделал этот мерзавец. Но он получит свое. А ретивый командир, что пошел на поводу у Чебурнова, разжалован и уволен из ЧК. Так легко поддаться на провокацию!..
Андрей Михайлович молчал. Сурен подошел к нему, обнял за плечи.
— Поезжайте-ка вы домой, Андрей Михайлович, и беритесь за свое благородное дело. Все в прошлом… Если будут осложнения, немедленно сообщите мне. Все, что я узнаю о Кате и Саше, тотчас передам вам. Слово друга!
Андрей пожал ему руку и шагнул к двери. Через несколько дней Зарецкие уехали в Псебай. Возле армавирского вокзала их встретил Шапошников.
— Звонил твой друг Сурен. Сказал, что вы поехали. Ну вот я… У меня отличный экипаж. Идемте. Так-то веселей, когда вместе.
В тележке Христиана Георгиевича под сеном лежали две винтовки. Одну он протянул Андрею:
— Узнаешь?
Это была старая винтовка Зарецкого.
— Между прочим, отыскали и Куницу. Она стоит у вас в конюшне. А вот новость не очень приятная: Семка сбежал…
— Чебурнов?! — Андрей Михайлович даже отшатнулся.
— В местном ЧК только что депешу получили. Его вели ночью с очередного допроса на Дубинку. У карасунского перехода изловчился ударить конвоира, выхватил винтовку и заколол другого. Бежал в парк, оттуда к реке, переплыл Кубань, ну а дальше — ищи-свищи. Лес!
Данута презрительно сощурилась. Андрей промолчал. Понял, почему Шапошников прихватил с собой винтовки.
— Ладно, — сказал он как можно спокойнее. — Нам к неожиданностям не привыкать. Что с нашими делами по заповеднику?
— Кажется, удалось. Есть постановление ревкома. — И победно посмотрел на Зарецкого.
— А Постников?
— Скоро приедет к нам. Так сказал при встрече, когда я отговаривал его от этой поездки. Куда там!..
6
Здесь нам нужно привести несколько строчек, которые Андрей Михайлович написал, видимо, в первые дни по возвращении домой. Конечно, он сразу же встретился со своими друзьями по охране зубров — Телеусовым, Кожевниковым и другими. Они рассказали не только о зубрах, но и о положении на Кубани.
Гражданская война подходила к концу, белые войска оставались лишь в Крыму.
Но зато на Кавказе контрреволюция не утихала. И в предгорьях, и в степной Кубани, где генералы терпели полное поражение в открытом бою, началась борьба тайная, еще более жестокая и изуверская. Об этой войне Зарецкий довольно скупо рассказал в своей синей тетради, отметив только самые важные события, так или
