И оказался аппарат за его спиной, в кабинете, где он работал, на невысоком столике. Данила лихорадочно схватился за трубку.
— Данила Павлович? — узнал он голос Чернова.
— Что случилось?!
— Одевайтесь и выходите. Я жду вас в машине у подъезда.
— Что случилось, можно узнать?! — сорвался Данила на крик.
— Всё худшее позади. Не волнуйтесь.
Нет ничего хуже ночных звонков
Ковшов не бросился к следователю с вопросами. Молчал и Чернов. Он сидел впереди и курил, опустив стекло до упора и выставив ладонь с зажатой сигаретой на воздух. Водитель гнал машину, хорошо зная маршрут и почти не тормозя. Поздняя ночь или ранний рассвет — удобное время в столице: на улицах почти ни души. Так, молча, они промчались минут десять.
— Долго жить вашему сыну. — Наконец развернувшись, важняк принялся расстёгивать пуговицы на груди рубашки. — Жарко. Давит. Или меня что-то прихватило. — Он кашлянул. — Ненавижу ночные вызовы!
— Валидол? — сбрасывая скорость, сунулся в бардачок за таблетками водитель.
— Дай одну, — выбросил под колёса недокуренную сигарету следователь. — А вот завязать с этой поганой страстью не могу.
— С сыном что? — спросил Ковшов.
— С ним ничего, слава Богу, — продолжал кашлять Чернов. — И ведь они догадывались, сволочи. Чуяли, что над ним колпак подвешен, а на верную смерть свою стерву отправили!
— Филимонов? — спросил Ковшов.
— Вы прямо в глаз.
— А сам он где?
— Скоро выясним.
Как ни крутил головой Данила, а знакомых мест, зданий не приметил.
— Да не вертитесь вы; Владислава мы перемещаем из одной клиники в другую, сюда перебросили совсем недавно. Как это принято говорить, под особым прикрытием ваш сын и с особой секретностью. А они проведали! — Чернов хлопнул со злостью ладонью по дверце.
— Это кто же они? Не Филимонов же один?
— Нет. Не один. Смею надеяться, сам скоро расскажет.
Их встречали у входа четверо. Все в гражданке. Вперёд шагнул уверенный и крепко сложенный усатый молодец:
— Приветствую, Матвей Игнатьевич!
— Веди, — тяжело махнул рукой следователь и сам шагнул вперёд.
— Да здесь всё рядом, не спешите.
Они миновали приёмную, прошли длинный узкий коридор, завернули, и усатый, всё же опередив следователя, остановился:
— Вот она. Ганна Жупик. Новенькая санитарка.
— И это всё, что установлено?
— Работаем… — оглянувшись на Ковшова, ответил тот.
Женщина средних лет, возможно, до смерти казавшаяся молодой и симпатичной, теперь с перекошенным в застывшей гримасе лицом, с растерзанным животом и разбросанными внутренностями стыла в луже собственной крови.
— Живой не смогли взять? — зло скрипнул зубами Чернов и, прислонясь к стене, полез за сигаретами.
— У вас же валидол под языком! — остерёг усатый.
— Ты, Боря, успокойся за меня, — отмахнулся следователь, — дым я вдыхаю, а таблетку сосу. Одно другому не мешает. Кого ещё вызвать успел?
— Оперативную группу, медиков, эксперта-криминалиста. Как обычно.
— Вот сколько людей на ноги поднял, а сработал бы, как учили, не понадобилось бы.
— Афганка, товарищ подполковник, кто же знал, что она на гранату бросится? Думали, как обычно, пистолет, то-сё…
— Вот тебе и то-сё, — передразнил следователь. — Порвал верный след.
— Эта ничего бы не сказала.
— Что?! Особая масть?
— Извиняюсь, я к слову.
— Вы доложите, капитан Семёнов, товарищу прокурору, — Чернов кивнул на Ковшова, — как здесь всё произошло.
— Следили за ней от её комнаты. Она пробиралась без света по коридору в палату к вновь поступившему больному. Чего-то несла с собой. Решили — оружие. Что ещё она могла иметь при себе? — Капитан обернулся на следователя. — Придерживались вашей инструкции — больному никто не должен угрожать. Окликнули. Она побежала, а почувствовав, что догоняем, рванула гранату. Лёгкая, наверное, гранатка, итальянская, для ног, но к груди прижала, вот и разнесло.
— Под наркотой была?
— А как углядишь? Медик ответит.
— Эх, Боря, Боря, говорил же я тебе про этих афганских наркоманок.
— Кто в них влезет, товарищ подполковник, не я же её на работу принимал, — понурился капитан.
— Не принимал, а знать должен, — сухо оборвал его тот.
— Так точно…
— Шла она на верную смерть, — сухо подытожил Чернов. — Подписан был ей приговор.
— За какие провинности? — не сдержался Данила. — Филимонов ответит?
— Боюсь, что и к нему не успеем доехать.
— Тогда что же сидим?
— Спешить некуда. Нам здесь ждать, там бригада оперативников работает, а ты, Семёнов, вызывай-ка сюда главврача.
— Спит ещё.
— Звони. Спать спокойно теперь ему долго не придётся. Уверен, Жупик он раньше и в глаза не видел, но кто-то хлопотал за неё.
— Я людей к нему пошлю, чтоб сдуру не драпанул, пусть сразу в «контору» везут.
— Пожалуй, ты прав, Боря. Найдёшь мне тихий кабинетик здесь, прилягу я. И покличь ветеринара местного, пусть укольчик сделает. Не отпускает что-то.
— Кардиолога?
— Если имеется.
— В этой клинике всё имеется.
— А Данилу Павловича пусть водитель отвезёт, откуда взял.
— Есть.
— Погодите, погодите… — вмешался Ковшов.
— Езжайте. Отдохнёте до обеда. А после обеда за вами мой водитель приедет. Вепрева я сюда попрошу. Здесь пообщаемся. Найдём местечко, и я в себя приду. Забарахлил мотор что-то…
— От такого забарахлит, — буркнул капитан.
— Вот она — наша жизнь, Боря.
— Мне хотелось бы дождаться известия о задержании полковника, — вмешался Ковшов.
— Мне тоже хотелось бы, но не звонит никто.
— Матвей Игнатьевич, — Данила отвёл следователя в сторону, — я догадываюсь, вам предстоит разговор с Вепревым?
Тот хмуро кивнул:
— Должен звонить. Вот жду.
— Он руководит операцией по ликвидации Филимонова и его подручных?
— От прокурора ничего не скрыть, — хмыкнул тот, не скрывая досады.
— У меня к вам просьба. — Ковшов сжал ладонь руки следователя. — Уверен, Филимонова вы не упустите и наконец точка будет поставлена. Разрешите мне сейчас увидеть сына и пообщаться с ним. Жена звонит Лыгину и утром, и вечером, так как моего номера телефона она не знает; тому приходится врать, изворачиваться… Теперь при мне телефон и сын рядом… Я прошу.
— Гордеев, — окликнул Чернов одного из оперативников. — Проводите прокурора к Ковшову. — А Даниле добавил: — Только особенно не увлекайтесь. Успеете наговориться… потом.
Едва сдерживаясь, долетел он до двери, которую распахнул перед ним оперативник.
— Отец! — позвал знакомый голос, едва Ковшов переступил порог.
Влад, опутанный проводами приборов, лежал прикрытый до пояса простынёй, бинты скрывали нос и подбородок.
— Сынок! — бросился к нему Данила, готовый затискать его в объятиях, но вовремя замер над сыном, не зная, как лучше подступиться. Тот сам приподнялся на койке, поцеловал отца жёсткими сухими губами, обхватив и притянув руками к себе его голову.
— Не стеклянный я уже, батя, — разобрал Данила его шёпот и почувствовал влагу на своих щеках. — Лишние железяки повыбрасывали, отрихтовали грудь и позвоночник, вот спина плоховато ещё держит да
