книжку, часы нежно известили о начале четвёртого часа ночи, но он пропустил мимо ушей любезное их уведомление. Его вдруг захватила другая идея, несомненно, навеянная только что прочитанным. А не заняться ли ему собственным расследованием того, что происходит с первых часов его появления здесь, в столице?! И даже с дней предшествовавших… А почему нет? Он не дилетант, не забыл, с чего начинать… Куи продест[16] — кому выгодно? Вот начало всех начал!
Кому выгодно?
Итак, кому выгодно?.. Ковшов прошёл в кабинет, оглядел рабочий стол профессора. Кресло удобное, но не для тех серьёзных занятий, которым он задумал уделить оставшееся до рассвета время. Развалясь, расслабясь, в нём можно фарисействовать с собеседником о проблемах бытия, рассуждать о событиях мирового масштаба, а ему необходимо, чтобы мозг, окончательно избавившись от сонливой созерцательности, заработал чётко, мощно, чтобы забегала, заметалась по всему организму кровь, помогая процессу мышления. Данила вспомнил про грубоватый жёсткий стул в углу на кухне и поспешил за ним — вот в чём сейчас он нуждался!
Лампа под зелёным абажуром ярко осветила зелёное сукно поверхности стола. Жёсткое, гладкое, как раз пригодное для его целей. Данила с нежностью погладил его ладонью. «Интересно, — мелькнула шаловливая мысль, — почему в таком грозном учреждении, как прокуратура, взят на вооружение именно зелёный цвет? Чекисты прибрали синий, милиция — красный, суд — вообще мрачный, чёрный, а прокуратуре выпал зелёненький, как на светофоре. Ничего другого не досталось?.. Не может быть. В этом серьёзном деле мелочей не должно быть. Фуражки, форма отделаны зелёным сукном, оно же на всех столах в кабинетах прокуроров. Зэки даже песню сложили про зелёного прокурора, но ведь, если переложить с их фени на обычный язык, “зелёный прокурор” означает весну!.. А если копнуть глубже, вспомнить великого Гёте, который произнёс знаменитую фразу: “Зелено вечное дерево жизни!” Можно, конечно, оспорить, строчка поэта звучит в переводе некоторых наших литераторов по-иному: “А древо жизни вечно зеленеет”, — но это уже мелочи. Вот он — ответ на все вопросы: прокурор призван обеспечивать и защищать справедливость, на правилах которой должна строиться вся жизнь человечества!..»
От неожиданного открытия Данила даже повеселел: тешился мальчишечка, казалось бы, детской игрой, а к выводу пришёл достойному. Успокоив себя известным курьёзом мудрецов «гениальное — просто» и досадно хмыкнув над охватившим его ребячеством, он положил перед собой чистый лист бумаги из ящика профессорского стола и решительно разделил его чертой на две равные части. «Что происходило и происходит» — озаглавлена была первая. «Кому выгодно?» — значилось на второй. «Начать, пожалуй, — задумался он, грызя карандаш, — стоит с самого отъезда, но, конечно, ничего не замалчивать, вплоть до самых незначительных мелочей. Детали порой как раз скрывают или, наоборот, выгораживают главное. Допустим, пресловутая затяжка с билетами на самолёт, завершившаяся в конце концов полуторасуточным пребыванием в поезде. Возможно, это просто случайное стечение обстоятельств, ненастная погода и т. п. и т. д., но в результате утрачено время. А чем это могло обернуться? Смертью сына! — От этой мысли он вздрогнул. — Кому выгодно? Конечно, тому, кто не был заинтересован, чтобы в афганском разведчике с обезображенным до неузнаваемости лицом, выдаваемым за некоего сержанта из похоронной команды «груз 200», был опознан Владислав… Заинтересованы в этом как местные бандиты, главарь которых остался неустановленным, так и здешние, столичные. Впрочем, если у следователя Чернова имеются все основания считать эту банду опасной организованной преступной группировкой, специализирующейся на афганских наркотиках, её вполне могут объединять и те и другие с верхушкой в столице. Отсюда, несомненно, орудует своими смертоносными щупальцами преступный спрут. В лице таинственных и беспощадных фигурантов — словно призраки, действуют они во многих государственных сферах, в армии, возможно, в госпиталях и в специальных клиниках, где скончались выжившие разведчики, в прокуратуре…»
Ковшов поёжился, передёрнул плечами. «Конечно, и в прокуратуре! Иначе чем объяснить бездеятельность уволенного в запас бывшего военного следователя Жихарева? Его тихо убрали из органов, а скоро он, наверное, покинет и списки живых, скончается в каком-нибудь из ведомственных санаториев от больного сердца, например, или впишут ему в смертный лист инсульт от злоупотребления алкоголем. И перестанет он представлять для всех интерес. Но тогда как же с полковником Филимоновым? Куда отнести этого фигуранта? Чернов да Лыгин именуют до сих пор бывшего помощника Жихарева своим человеком, а Вепрев, уезжая, даже поручил ему провести опознание Владислава?.. Выходит, Филимонов остаётся при деле… — Ковшов подёргал себя за ухо, что означало глубокую его озабоченность. — Возможен, конечно, вариант, что за полковником ведётся негласное наблюдение, чтобы упредить вредные вылазки и замыслы врага, пресечь своевременно террористический акт. Не зря так рвался офицерик Матвеев к сыну, оберегая его и от взволнованного отца, и не подпуская близко полковника…
Интересно, жив ли Панкратов, командир взвода разведчиков? Чернов о нём не упоминал ни разу, будто стараясь скрыть. Зачем?.. Чтобы лишний раз не тревожить отца единственного оставшегося в живых свидетеля? Старлей Конотопкин скончался в госпитале от ран. Конечно, это могло быть и убийством… Тогда они тем же способом могли погубить и Владислава! Не успели? В каком лечебном учреждении находились Панкратов и Конотопкин?.. Вместе?.. В разных госпиталях?..»
Вопросов становилось всё больше и больше. Ответов ни на один из них Данила не находил. Чистый когда-то лист бумаги был испещрён именами и фамилиями, фразами, восклицательными и вопросительными знаками. Вопросительные увеличивались.
«Филимонов… — Полковник всё больше и больше волновал сознание Ковшова. — Если он враг, то, стоит ему убедиться в способности Владислава давать показания, он предпримет попытку к его уничтожению. Понятной становится и запомнившаяся после опознания фраза Филимонова; полковник, видно, озабоченный происшедшей тогда сценой, забывшись, что не один, произнёс что-то вроде: “С одним ясность имеется, теперь очередь второго…” Если это верно, его слова можно истолковать так: опознаваемый долго ещё не заговорит и с ним можно повременить, а вот второй подлежит уничтожению. Кто тот второй?.. Панкратов? Когда его умертвили? Где?.. Чернова сегодня нет, — Данила взглянул на часы, — нет… Вчера он попросил меня набраться терпения и ждать встречи с сыном. Очевидно, эта встреча должна сегодня и произойти, а значит… А значит, надо немедленно его поставить в известность обо всех, пусть надуманных за этим столом, подозрениях в отношении полковника Филимонова! Влада могут убить до нашей встречи! Немедленно, немедленно звонить!»
Данила выскочил из-за стола, бросился из кабинета в поисках телефона. Но кому звонить? Телефона Чернова он не знал. «Лыгину, конечно, Сашку́! — мелькнула мысль. — Тот подымет всех, кого надо». Но телефонный аппарат резкой трелью ошарашил его сам.
