Книга Незримые - Рой Якобсен

что огромная рука сбросит ее в море и будет держать в воде, пока она не умрет, потому что у нее самой не хватит сил спрыгнуть, но и рассыпаться в прах на берегу она тоже не в состоянии, хотя она всхлипывала и тряслась, пока Мария не забрала ее оттуда, не оторвала от утеса и не потребовала взять себя в руки – ну что, сейчас-то Ингрид понимает, что наделала, когда они с Ларсом сели в ялик и уплыли? Мартин был старик, а дети есть дети, тут море разницы.

Ингрид ссутулилась, словно изогнувшийся уж, и застыла жестким безмолвным узлом. Ночью ей разрешили спать с матерью в северной зале, а отец лег в южной один, и перед сном в животе у нее снова разгорелся прежний огонь, как в тот день, когда ее мучили мысли, можно ли доверять отцу, или матери, или вообще хоть кому-то.

В день похорон к новой пристани причалил дядя Эрлинг на шхуне, битком набитой родственниками, о которых Ингрид много слышала, но видела далеко не всех: четыре отцовские сестры с мужьями, три младших маминых сестры, две с мужьями, сам дядя Эрлинг с женой Хельгой и ее престарелым отцом, и еще пятнадцать двоюродных братьев и сестер всех возрастов, всех их Эрлинг сутки собирал по островам, крупным и помельче, и теперь прибыл с ними на Баррёй, чтобы захватить последних остававшихся.

Оказавшись на борту, островитяне пожимали руки и беззвучно здоровались направо и налево, чтобы не нарушить мир и покой на ковчеге, который пыхтел под солнцем дальше, к фактории.

Им перекинули сходни, они немного подождали, когда судно пришвартуют как следует, и, сбившись вместе, словно в робком танце двинулись наверх, к лавке и деревне, самый продубленный ветрами церковный приход во всем Господнем царстве, в черной праздничной одежде они продолжают шествие к церкви, где все идет чин чином, у кормила стоит пастор Юханнес Малмберге, тут же его красавица-жена и двое их маленьких сыновей и Томас и Инга, как обычно пришедшие со Стангхолмена на веслах, и еще с десяток других островитян, столько людей вокруг Ингрид никогда не собиралось, и все они склонили головы и закивали, когда Малмберге завел искусно составленную речь о сорока трех зимах, проведенных Мартином в лодке возле Трэны – именно поэтому руки у усопшего такие заскорузлые. Памятуя о жизненном пути усопшего, остается лишь возблагодарить Господа за то, что Он позволяет им предать тело земле, хотя и море – тоже небеса, об этом не следует забывать, особенно в этих краях, как и о том, что дорогой покойный, Мартин Конрад Ханссен Баррёй, мирно уснул там, где ему мечталось, на своем родном острове, и вскоре обретет наконец отдохновение рядом со своей дорогой Кайей, Богом данной супругой, прожившей недолгую жизнь, теперь неизбывная печаль его утолена, и нам следует принять это, хотя губы наши дрожат и волны застят глаза, – Юханнес Малмберге вздохнул, красным платком вытер с макушки пот и, обратив взор к неровной гряде гор, дал церковному служке сигнал опускать гроб в углубление, опасно напомнившее Ингрид колодец, который они выкопали целый месяц назад, аминь, ей сделалось совсем тошно.

На обратном пути Ханс вдруг спохватился, взял у брата штурвал и повернул шхуну обратно – не хотел оставлять приставную лестницу и две подстилки, забытые ими на причале возле склада со льдом. Лестница-то считай что новая.

Ингрид молчала.

Тем вечером она вообще мало говорила. Настрой, созданный в ее душе словами священника, портила странная перемена атмосферы на борту шхуны, кладбищенская тишина должна ведь пребывать с нами вечно, да вон даже ветер затаил дыхание, однако из открытого люка трюма доносился смех, а на корме одна из тетушек приобняла Марию, и та, чтобы не рассмеяться, зажала рот рукой. Самые младшие дети бегали по палубе, и никто их не одергивал. А через окошко Ингрид видела в рубке бутылку водки, она стояла на компасе – единственный вертикальный предмет посреди тягучих волн, и пять зеленых стаканов, которые отец и другие мужчины передавали по кругу.

Они причалили на Баррёе, открыли трюм и принялись выгружать на берег ящики с едой и напитками, постельное белье и одежду. Целый сонм незнакомых людей рассыпался по острову, узнавая каждый его уголок.

– Помнишь Ветряной кряж?

– А вон там Квитсанда…

Утесы, луга, бухты… Не нашлось ни клочка земли на острове, которого бы эти посторонние люди не знали и при встрече с которым не пришли бы в восторг. Ингрид больше не была местным жителем на собственной земле, хранящим секреты о ее сокровищах и тайнах, – она превратилась в изумленного гостя чьей-то жизни, какой она когда-то была и всегда будет, потому что ничье детство не исчезает.

Одна из отцовских сестер опустилась на колени и выкопала ушедший в землю гагачий домик, которого Ингрид сроду не видала, потом отыскала еще один – о нем Ингрид тоже не знала, отчистила его и захотела починить, поэтому попросила Ингрид принести ей плитку шифера, объяснив, где именно его взять. Гостям не требовалось ничего показывать, они были в курсе того, где хранится пух и где встает рыба, где орлы вьют гнезда и где в чулане располагаются всевозможные ящички и тайники. Даже дети, никогда прежде тут не бывавшие, обладали неприятной особенностью: они вели себя, будто дома, заходили в лодочные сараи и хозяйничали там, двое мальчишек без спроса спустили на воду плоскодонку и Ларса с собой взяли, тот орал и размахивал руками, явно забыв, какой сегодня день, Судный день, девочки же стояли на берегу, точно маленькие черные палатки, и не желали участвовать в забаве, они лишь наблюдали, проникшись ощущением сестринства, наверное, оттого, что их острова находятся неподалеку друг от друга, а остров Ингрид лежит на отшибе.

Но внезапно перед ней возникла девочка ее возраста, глаза под густыми темными бровями грустно смотрели на Ингрид. Девочка что-то сказала, но ее слова утонули в смехе Марии. Мать с золовками принялись разбирать комнатушку деда, чтобы отмыть ее хорошенько и стереть все следы.

– Ты, что ли, Ингрид, да?

Ингрид кивнула. Говорить что-то было рано.

– А я ж Юсефине с Госвере.

Ингрид снова кивнула, глядя, как кошка Карнут пробирается между чужими ногами. Ее выставили из собственного жилища, которое она отказывалась покидать после смерти Мартина, и теперь кошка направилась к лодочному сараю, судя по виду, намереваясь покинуть остров вплавь.

На отмели отец с дядей Эрлингом развели костер. Старые подстилки превратились в пламя. Одна из теток притащила узел старой одежды, а мать за ней принесла дедово постельное