поездка
Немного спустя, расположившись на заднем сиденье джипа, Грета рассматривала себя в элегантное зеркальце и поправляла макияж. Глаза ее были несколько припухшие, но в целом, решила она, внешний вид – на миллион долларов.
Наконец-то она добилась своего. Наконец-то она движется к цели своего путешествия. Наконец-то встреча состоится.
При этом Грета испытывала тревожное чувство, которое мешало ей сосредоточиться, она даже ощущала легкую дрожь в пальцах. В такие моменты ей всегда помогал взять себя в руки легкий флирт.
Она провела пуховкой под глазами и покосилась на соседа. Волгин задумчиво наблюдал за раскинувшимися до горизонта холмами. Вдалеке виднелись уютные немецкие домики с островерхими крышами, обнесенные аккуратными изгородями. Абсолютная сельская идиллия. Казалось, что в этих местах никто и слыхом не слыхивал о недавно закончившейся войне.
Джип только что пересек городскую черту и оставил нюрнбергские кварталы позади. Здесь, за пределами города, царило умиротворение. Небо было ясным, и, хотя серые облака закрывали солнце, погода была благодатной.
Грета рассматривала профиль своего провожатого и решала, мог бы он понравиться ей в обычной жизни или нет. Он был достаточно молод и привлекателен; внимание особенно притягивали жестко срезанные скулы, образчик мужской красоты, и крупные губы. В лице была некоторая неправильность, но правильные лица опротивели ей на съемочных площадках голливудских фильмов. В Голливуде все мужчины красивы и чудовищно приторны. А еще они так влюблены в себя и в свою внешность, что становится скучно. А этот парень, рассуждала Грета, не слишком печется о своей привлекательности, а потому становится весьма притягательным. Грета вспомнила рассказ одной актрисы про русского любовника: русские, говорила та, ужасные медведи, но это так возбуждает!..
«Этот офицер не очень-то похож на медведя, – размышляла Грета, – но кто знает, каков он под шинелью?»
Не то чтобы ей приспичило закрутить роман, этого еще не хватало: она – звезда, а этот русский – кто он вообще такой? Однако Грета подумала о том, что все-таки было бы хорошо, чтобы он обратил на нее внимание.
Однако русский продолжал смотреть куда-то вдаль с отсутствующим видом.
«Не очень-то это вежливо», – фыркнула про себя Грета, а вслух произнесла:
– Ваш полковник очень мил: предоставить мне такой эскорт!..
Волгин обернулся, но сказать ничего не успел – его перебила Нэнси, которая сидела за рулем. Уставившись в зеркало заднего вида, она громко сообщила:
– Во-первых, это наш полковник мил, потому что это он дал разрешение на поездку. Это его вы должны благодарить. А во‑вторых, я вам не эскорт!
Нэнси воинственно наблюдала за отражением Греты, убеждаясь, что та с трудом подавляет неудовольствие, и улыбалась. Ее рыжая грива буйно развевалась на ветру. Кажется, она прочла мысли киноартистки, и теперь было делом чести навредить планам соперницы.
По только ей понятной причине Нэнси нравилось считать Грету своей соперницей. «Только круглые дуры сражаются с мелюзгой, а я ставлю перед собой сложные задачи», – любила повторять она. Грета была всемирно известной персоной, и Нэнси было приятно осознавать, что она бросает вызов такому крупному неприятелю.
Ей нравилось играть в подобные игры, но на сей раз Нэнси чувствовала, что нынешнее противостояние – уже не игра, а нечто более серьезное. И ее это не только забавляло, но и злило. В конце концов, она первой обратила внимание на советского офицера.
– Могу я узнать, зачем вам понадобилось в лагерь военнопленных? – напористо произнесла журналистка. – Читателей нашей газеты, безусловно, заинтересует визит знаменитой артистки в такое место.
– Сегодня я не даю интервью, – отрезала Грета.
– Ага, – обрадовалась Нэнси. – Так и напишу. В колонке сплетен!
Даже под щедрым слоем пудры было видно, как на щеках Греты выступил нервный румянец. Она растерянно взглянула на Волгина, ища поддержки.
Он ободряюще ей улыбнулся и перешел на немецкий:
– Не волнуйтесь. Можете говорить на своем языке.
– О боже, вы говорите и по-немецки?
– Я же переводчик.
– Какое счастье!
Грета поежилась, бросив неприязненный взгляд на Нэнси, затем доверительно наклонилась к Волгину:
– Зачем этот полковник навязал нам ее? Она напишет обо мне бог знает что.
– Вы же знаете: в армии приказы не обсуждаются. А это был приказ. Полковник Гудман – жесткий человек.
– А по-моему, обычный скучный вояка.
– Не могу спорить.
– Почему эти писаки все время преследуют меня? – с тоской проговорила Грета. – Даже здесь, в Нюрнберге. Я и в ванной комнате не могу расслабиться. Веду себя так, как будто если кто-нибудь войдет, я должна выглядеть на все сто. Даже если я совершенно обнаженная, – воркующим голосом добавила она.
– Вам прекрасно удается выглядеть на все сто. Или даже на все двести, – галантно отвесил комплимент Волгин.
Грета просияла от удовольствия. Она, конечно, привыкла к подобным словам, но еще один лестный отзыв никогда не помешает.
– И все-таки надо было настоять, чтобы нам дали в провожатые с американской стороны кого-то другого, – сказала она. – Но этот Гудман – он такой солдафон!..
Нэнси вновь бросила взгляд в зеркало, будто поняла, о чем речь, и губы ее скривила ироническая усмешка.
Грета демонстративно отвернулась.
– Сейчас к немцам все относятся плохо, – устало сказала она Волгину. – Это неправильно. Нельзя обвинять огульно. Нас подавили, это все политика. Мы не чудовища. Гитлер – да, он был монстр. Но он не немец, он австриец! А немцы другие…
Она вздохнула и, наклонив голову, из-под ресниц одарила Волгина одним из самых прекрасных своих взглядов, жемчужиной ее актерского арсенала. Этому взгляду научил Грету фон Штайбер, режиссер лучших ее фильмов. Взгляд был полон грусти, смирения и любви, он заставлял трепетать миллионы сердец кинозрителей.
Впрочем, русский не оценил талантов Греты. Он оставался учтивым, но при этом отстраненным и сдержанным.
Нэнси ядовито усмехнулась, продолжая наблюдать за происходящим. А этот советский – он крепкий орешек!
Тем временем Грета решила зайти с другой стороны.
– Мы пострадали от войны больше всех, – сказала она проникновенно. – Германия была разрушена, уничтожена. Вы не представляете, каково было людям, которые не поддерживали Гитлера. Им приходилось скрываться, лгать. Неосторожное слово могло стоить свободы и даже жизни. Это была большая трагедия для моего народа. Да, мы пострадали больше всех, – с драматической интонацией повторила Грета, потом, взглянув на Волгина, торопливо прибавила: – И русские, конечно. Немцы и русские всегда понимали друг друга.
Волгин поднял на нее глаза, но ничего не ответил.
* * *
Джип остановился у ворот лагеря, когда день уже клонился к закату. Часовые в американской униформе, как видно, были предупреждены о визите звезды: они тут же принялись таращить глаза на Грету, и она внутренне расслабилась.
«Все-таки настоящей женщине очень
