Возродившаяся империя должна была прежде всего подвергнуться нападениям папской власти, потому что во главе ее стояло протестантское государство с ясно выраженным светским направлением политики, и это — светское направление, несмотря на все уступки, которые до сих пор делались католикам, должно было дать Себя знать с особенной силой теперь, когда новой империи приходилось вступать на широкий путь промышленного развития и империалистического господства.
Во-вторых, католики для Бисмарка были силой, опасной для германского единства. С присоединением южных государств их оказалось более трети всего населения Германии: они группировались компактными массами на юге и в Польше, и Бисмарк не без основания боялся, что католицизм может стать одним из элементов партикуляризма и даже сепаратизма. Последнее относилось к польским провинциям Пруссии, которая в силу приемов прусской политики смотрела на свое слияние с Пруссией, как на тяжкое иноземное иго. И Бисмарк, принимаясь за Kulturkampf, прежде всего имел ввиду борьбу против сепаратистских стремлений поляков: в «Воспоминаниях» он прямо говорит, что «полыцизна» (Polenthum) была для него лейтмотивом культуркампфа. Боялся он также и партикуляризма южан и с опасением смотрел на ту часть программы католической партии, которая особенно настаивала на сохранении федеративного строя империи.
Но католики все-таки начали борьбу первыми. В рейхстаге они образовали довольно сильную партию центра (63 депутата) во главе с Виндгорстом и потребовали от правительства, чтобы оно выступило на защиту светской власти папы; когда им было отказано в этом, католические епископы обрушились с репрессиями на тех из священников и профессоров богословия, которые не соглашались с принципом папской непогрешимости; в польских провинциях католическое духовенство проявляло усиленную деятельность в порученных его надзору школах. Бисмарк поднял брошенную ему перчатку. Против агрессивных действий католиков посыпались репрессивные законы. Рейхстаг принял закон о наказаниях тюремным заключением церковных проповедников за речи, способные нарушить общественное спокойствие (1871 г.); вслед за тем в прусском ландрате министром культов Фалькомом был проведен закон, устанавливавший надзор правительства за преподаванием в школах (1872 г.). В том же году рейхстаг запретил доступ на германскую территорию ордену иезуитов и родственных ему орденов и конгрегации. В следующем году были приняты знаменитые майские законы, устанавливающие обязательный образовательный стаж в германских учебных заведениях для кандидатов на церковные должности, ограничивавшие карательные права духовной власти над паствой и духовными служителями и облегчавшие выход из любого вероисповедания. Вслед за тем (1874 г.) в Пруссии был установлен гражданский брак, закон о котором в 1875 г. был распространен на всю империю, и проведен целый ряд других законов, ограничивавших имущественные и юридические права духовенства.
Борьба разгоралась. Епископы и священники не хотели признавать майских и им подобных законов, папа поддерживал их в этом. На непокорных налагались штрафы и судебные приговоры, каравшие тюремным заключением. Пришлось прибегнуть к полицейским мерам воздействия, а именно к ссылке и высылке непокорных. Католики и не думали сдаваться. Партия центра в рейхстаге усилилась с 63 до 91 депутата. Консерваторы, для которых политика Бисмарка была нарушением добрых старых нравов и поруганием церкви, смотрели теперь на своего бывшего союзника, как на явного врага; прогрессисты, которые вначале поддерживали Бисмарка, видя в нем борца против церковного мракобесия, скоро, когда канцлер вступил на путь чисто полицейской борьбы с католиками, отвернулись от него; для них все более выяснялось, что борьба Бисмарка против католиков была борьбой за престиж государственной власти, а не за религиозную свободу: даже и национал-либералы, которые вполне искренне сочувствовали Бисмарку во все время культуркампфа, по мере того, как выяснялось, что Бисмарк не может продолжать борьбы без их поддержки, стали вспоминать о забытых лозунгах своей программы, и их вождь Беннигсен условием своего вступления в прусский кабинет поставил, помимо продолжения фритредерской политики, и осуществление требований парламентаризма.
Для Бисмарка это было уже слишком. Союз с либералами продиктован был для него исторической необходимостью, но давно уже смущал эту юнкерскую душу. Его искренне огорчало все большее отдаление от деревенских друзей из круга восточно-прусских помещиков. И теперь (с начала 1878 г.) Бисмарк стал думать о том, нельзя ли снова вернуться в родное лоно консерватизма. Для этого нужно было совершить совершенно неожиданный скачок: нужно было признать друзьями своих недавних врагов и друзей — врагами. Бисмарка это не смущало; он был слишком смел и слишком уверен в себе, чтобы останавливаться перед решительными поворотами в политике, если находил их своевременными. А с 1878 г. не только обстоятельства стали благоприятно складываться для нового поворота в политике, но для него являлась как бы новая государственная необходимость в виде запросов со стороны финансового ведомства.
Национал-либералы продолжали держаться за фритредерство, но теперь выяснилось, что при господствовавшей в Германии финансовой системе фритредерство не удовлетворяет требованиям государственного казначейства. Финансовые средства Германии складывались из матрикулярных взносов от отдельных германских государств и из таможенных налогов и налогов на предметы потребления. Но существование первых ставило общегерманское правительство в унизительную зависимость от отдельных государств и даже давало ход патрикуляристическим настроениям; а вторые были слишком недостаточны ввиду все усиливавшихся расходов на армию и флот. До конца 70-х годов недостаток в финансовых средствах покрывался из пятимиллиардной французской контрибуции; теперь этот источник начинал иссякать. И вот Бисмарк задумал подвести прочный базис под имперские финансы. План, который возник в это время в его голове, был очень прост: нужно было поднять косвенные налоги, главным образом, таможенные, и из таможенных поступлений создать постоянный и прочный источник имперских доходов, освобождающий германское правительство от унизительной необходимости «стучаться в двери отдельных государств». И здесь, таким образом, соображения о финансовой мощи Германии доминировали в голове Бисмарка, и его план изменения экономической политики носил по преимуществу фискальный характер. Но Бисмарк не принадлежал к числу людей, которые бросаются в новую политику очертя голову, не будучи уверены, что на новом пути найдут для себя достаточную поддержку во влиятельных общественных кругах. Такую поддержку он должен был теперь найти и среди части немецких промышленников, изменивших прежним либерально-экономическим лозунгам, и среди землевладельческих кругов, также переходивших теперь на сторону протекционизма. Как прекрасный сельский хозяин и недюжинный экономист, Бисмарк не мог не заметить, что состояние промышленности и сельского хозяйства было теперь совсем не то, что 10–15 лет тому назад. В области промышленности эпоха грюндерства, начавшаяся после 1870 г., завершилась целым рядом грандиозных кризисов, и многие фабриканты стали разоряться вследствие перепроизводства. Поэтому-то целый ряд немецких промышленников теперь ничего не имел против перехода к протекционистским тарифам, сокращавшим ввоз в Германию иностранных товаров, конкурирующих с германскими. Сокращением иностранного ввоза они надеялись поднять спрос на местные произведения. Нужно оговориться, конечно, что далеко не
