Но… трансгендерность? Это… это просто как гром среди ясного неба. Ведь никогда до этого я не замечала за ней признаков неприятия своего пола.
«А так ли часто ты видела ее в последние пять лет? Так ли была внимательна к ней, когда она ещё жила в твоём доме?» — шепчет в моей голове противный и въедливый голос, и я… Понимаю, что ничего не понимаю.
И что во всем надо серьезно разобраться. И что рано делать выводы. И главное сейчас — не дать ей закрыться и в будущем натворить глупостей. Тайком.
Поэтому, выдохнув и на секунду прикрыв глаза, надеясь, что ничего не успела наболтать в первые несколько секунд, я начинаю говорить — на этот раз осознанно и с уверенностью.
— Ну что ж… Для меня это, конечно, неожиданность, но небо на землю не упало. И главное — ты здорова. А остальное решим.
— И что, ты не будешь обзывать меня моральным уродом? — Микаэла продолжает смотреть на меня с вызовом. — Не скажешь — зачем я тебя рожала, чтобы ты меня опозорила?
Эти ее слова меня настораживают сильнее, чем желание «отрезать себе все», довольно импульсивное по сути.
— Микаэла, хоть раз я или твой отец говорили тебе такое?
— Ну… — на секунду она запинается. Ей действительно нечего возразить на это. — Нет. Пока нет! А сейчас, может, и скажете… Только папе не говори! — вдруг добавляет она совсем другим тоном, в котором я слышу по-детски искренне беспокойство.
Очень странно. Как же так? Отцу, с которым у неё полное доверие, с которым они секретничали против меня с самого начала, она не хочет доносить эту информацию.
А значит… Возможно, это не окончательное решение, а временный период, колебания, поиск себя, обычный этап для подростка, пытающегося понять, что он такое, кто он такой.
Или она просто не хочет его волновать… И это — просто пауза, чтобы его подготовить?
Ещё минута — и в голове у меня начинает пульсировать какой-то нерв, отдающий болью в виски, и я понимаю, что сохраняю спокойствие из последних сил.
Но я не могу сейчас показать ей свои настоящие чувства. Сейчас как никогда важно дать понять Мике только одно — со мной она может говорить честно и открыто. И главное — ничего не решать тайком и не творить глупостей.
— Нет, не скажу, — обещаю я ей. — Но и ты пообещай мне кое-что.
— Что? — насупившись, Микаэла раскачивается на стуле туда-сюда — видимо, не такой реакции она ожидала, воевать дальше смысла нет, на неё никто не нападает. Даже скандалить у неё больше не получается.
— Что мы с тобой на днях ещё раз созвонимся и ты мне спокойно все расскажешь. Не так как сегодня…
— А что сегодня не так?! — вызов в ее голосе звучит с новой силой.
— Ты на нервах и очень расстроена, — прямо говорю ей я. — Если тебе с этим надо помочь…
— Не надо!
— Хорошо, не надо. Тогда реши эти свои проблемы и мы с тобой пообщаемся хотя бы через день. Спокойно все обсудим. И придумаем, что делать дальше.
— А что там обсуждать? Я все решила, можно записываться на операцию! — нервно смеётся она, и это похоже на ещё один плохой звоночек — кажется, она просто не хочет давать себе времени передумать.
— Так просто это не делается, Мика. Во-первых, надо пройти врачебное освидетельствование и экспертизу. Тебе должны разрешить эту операцию после заключения психиатра, и не одного, а целой комиссии.
— Разрешить? Вы заплатите денег, вот и все разрешение! — насмешливо фыркает она, как всегда, нетерпимая к любой форме запретов. Такое по-детски наивное отношение к деньгам — вы же меня любите, значит, заплатите.
И эти воздушные замки мне приходится разрушишь:
— Тут деньгами не поможешь, Мика. Наоборот, могут квалифицировать как подкуп, и это очень усложнит дело. Даже в частных клиниках, ни один порядочный врач не возьмёт на себя такую ответственность — начинать такое вмешательство без экспертного заключения.
— Что, кишка тонка? — как-то совсем по-нашему говорит Мика, и я улыбаюсь, понимая, что это выражение с ней ещё со старых времён, когда мы не жили на две страны.
— Нет, врачебная этика. Никто не хочет быть причастным к преступлению, хоть и косвенным образом. Должна быть исключена любая ошибка и вероятность, что ты передумаешь.
— Я не передумаю! Я что, идиотка, разбрасываться такими словами? Или это потому что мне шестнадцать? Я что, не могу принимать решения в таком возрасте? В шестнадцать лет люди что, дебилы?! — снова яростно негодует она и акцент в ее словах слышится все сильнее.
— Я понимаю, сейчас тебе кажется…
— Мне не кажется!
— Тем не менее, Мика. Экспертизу проводят только с восемнадцати лет. Переход в другой пол — это не только операция. Это работа с психиатрами, курс медикаментов, гормональная терапия. Ко многому твой организм просто еще не готов.
— Таблетки? — она заметно оживляется, и я чувствую досаду — ну, кто меня за язык тянул, хоть бы она не стала дальше развивать эту тему. — А что за таблетки?
— Не знаю, Микаэла, я же не врач по образованию. И совершенно не важно, что это за таблетки, тебе их без рецепта все равно никто не продаст. Ты должна понимать одно: сменить пол — это не просто что-то себе отрезать и пришить. Это вмешательство в такие настройки организма, что пока ты окончательно не созрела, то можешь очень навредить здоровью. Поэтому у нас есть время все хорошо обду…
— Ты говоришь как училка! — резко перебивает меня она. — Ясное дело, я знаю, что это не только что-то там приделать! Надо ещё, чтоб борода росла, яйца и что там ещё у мужиков растёт?
Как же она сейчас напоминает своего отца — такая же резкая на слове и агрессивно упрямая, не обращающая внимания на все логические доводы, если что-то идёт вразрез с ее желаниями. И убеждать ее в чём-то, если уперлась лбом, абсолютно бесполезно.
— За училку, конечно, спасибо. Я всего лишь пытаюсь рассказать, что тебя ждёт и чтобы ты не натворила глупостей. Но раз училка — так училка. Главное, не забывай с ней советоваться, не зря же она должна всех обучать.
— Извини… — на секунду опускает глаза Мика, перебушевав так же стремительно, как и зажглась, и я вижу, как ее губы трогает улыбка, а взгляд, когда поднимает голову и снова смотрит в монитор, становится озорным и заигрывающим. — Ладно… Не сердись, Дженья. Ты не отказалась от меня — видишь, уже хорошо. Ты у меня хорошая! Самая лучшая! И я тебя за это лю-юблю!
Господи боже мой. И этот приём у них с Ромкой тоже один на двоих.
И именно от него, как на зло, я пообещала держать этот секрет в тайне! А мне так нужно с кем-то поговорить — иначе я взорвусь, мой мозг взорвется, и изнутри меня сожрет невидимый огнедышащий змей.
Только об этом я могу думать после того, как мы попрощались с Микой, ещё раз договорившись созвониться на днях, во вторник. Выплеснув весь свой гнев, всю свою энергию, к концу разговора Микаэла стала почти собой, прощаясь со мной вечными шутками и подколками: «Иди погуляй, Дженья, сегодня выходной, не говори, что некому угостить тебя вином!» Но единственная мысль, котороя бьется у меня в голове — это как бы дожить до вторника и не сойти с ума от волнения. Ещё и молчать обо всем, что я узнала о собственном ребёнке.
