сравнить среднего шотландца или среднего немца — только русский обладает более живым, подвижным умом. При этом он больше, чем средний француз, интересуется тем, что происходит «за стенами» его собственной страны.
Если взять среднего русского школьника тринадцати лет и поместить его в английскую школу, задания, которые даются нашему среднему тринадцатилетнему ученику, покажутся ему не только легкими, а просто детской забавой.
Более того, культурный багаж образованного русского куда более разносторонний, чем у среднего англичанина. Он считает само собой разумеющимся, что образованный человек должен иметь определенные знания по математике, политэкономии и физике, а также хорошо разбираться в истории Европы, тогда как английские школы и университеты выпускают не только будущих абитуриентов, но и будущих преподавателей, владеющих лишь одним предметом — да и то порой не слишком, — но абсолютно невежественных во всех других областях знания.
Помню, как-то один русский, показав мне некоторые пассажи из научно-популярной книжки некоего английского профессора, заметил, что в России и ребенок бы не написал таких глупостей. Да меня и убеждать в этом не надо было — я с ним полностью согласен. С другой стороны, припоминаю, что один из радикальных депутатов первой Думы сказал мне, что в вопросах практической политики английский ребенок даст сто очков вперед русским политическим деятелям.
Большинство образованных русских знакомы с трудами Герберта Спенсера[79], Хаксли[80], Джона Морли[81], Бокля[82] и Джона Стюарта Милля[83]. При этом они не только знают, но и очень любят английскую литературу, как юмористическую, так и серьезную — Диккенса, Брет Гарта[84], Уэллса, Джерома К. Джерома, Конан Дойля и др.
Одно из общепринятых суждений о русских, которое слышишь постоянно, состоит в том, что они обладают блестящими способностями к языкам. Думаю, это обобщение основывается на соответствующих знаниях русских (обоего пола), у которых в детстве были иностранные няньки и гувернантки. Действительно, в петербургском и московском свете буквально все говорят по-французски, большинство — по-английски, и к тому же почти все знают немецкий. Английский, на котором говорят петербуржцы, не назовешь абсолютно правильным. Это диалект, характерный именно для Питера, изобилующий идиомами, буквально переведенными с французского. Для этого живого диалекта типичны такие фразы, как «Говорится, что он пугающий» (имеется в виду: «говорят, он ужасен»), или «Я нахожу ее докучливой» (в смысле занудой). Впрочем, если английский петербуржцев и не чист, то говорят они на нем бойко.
Однако если взять типичного представителя российского среднего класса, то он порой знает французский, чаще — немецкий и лишь изредка — английский на разговорном уровне. Но и одним из этих трех языков владеют не все. Нельзя также сказать, что типичный представитель российского среднего класса, находясь за границей, овладевает этими языками с какой-то особой скоростью; впрочем, русские, как правило, очень быстро схватывают оттенки смыслов и формы юмора, характерные для иностранных языков.
В целом средний класс в России в его высших слоях обладает широким и глубоким культурным багажом, а в лице своих лучших представителей — более высоким культурным уровнем, чем типичный француз или немец. В низших же, полуобразованных слоях быстро усвоенные знания «обо всем понемножку» оказались опасными: они порождают в голове человека «винегрет» из незрелой философии и поверхностного нигилизма, превращающийся в навсегда застывшие догмы.
В этом смысле полуобразованные русские словно застряли в подростковом возрасте. Они отбросили то, что считают детскими суевериями, восприняли в качестве неоспоримых догм самые передовые, по их мнению, идеи Западной Европы и наполнили ими жесткую «литейную форму», в которой эти догмы застывают до конца их дней.
Именно это имеет в виду г-н Булгаков, когда говорит, что полуобразованные люди в России не выше, а ниже религии: они ее не переросли, а не доросли до нее.
Говоря о «полуобразованных», я имею в виду более многочисленный класс людей в России, только что вынырнувших на поверхность из необразованной толщи: часто это пролетарии, порой крестьяне, получившие образование как бы наполовину, а также клерки, государственные служащие низкого ранга и студенты, не достигшие высот в обучении. Именно в рядах этого класса мы находим хаос и сумбур «сырых» идей, здесь мы находим мешанину, винегрет из плохо усвоенных и странно рассортированных «товаров», случайные ошметки и отходы западных философий и теорий, сформированных и застывших в виде косных догм, за которые эти люди цепляются и выставляют напоказ с отчаянной гордостью и яростным упорством. При этом выбор падает, конечно, на философии негативистские. Когда школьник отроческого возраста впервые открывает для себя — если речь идет об англичанине — с одной стороны, скажем, Ренана, а с другой — Суинберна, Ибсена и Ницше, он необычайно гордится своими, как ему кажется, дерзкими и бунтарскими «взглядами»: он провозглашает себя «вольнодумцем» и безбожником. Он полон богоборческого рвения.
Он чувствует себя юным Зигфридом, готовым штурмовать Валгаллу, и уверен, что обветшавшие стены ее залов рассыплются в прах под его мечом. Если такой человек учится в университете, он скорее всего откажется ходить в церковь из-за щепетильной совестливости, а по воскресеньям будет повязывать красный галстук, чтобы показать всем: он — социалист.
«Я читаю Евангелие как обычную книгу», — заявил один молодой вольнодумец покойному доктору Джоуэтту, ректору оксфордского Баллиол-колледжа. «Вот как, мистер Смит, — ответил ректор, — и, должно быть, обнаруживаете, что это весьма необычная книга».
Позднее он понимает, что вопрос не так прост, как ему казалось, что «устаревшие суеверия» — орешек покрепче, чем он воображал, что наука еще не сказала последнего слова относительно религии, а его «убедительнейшая» философия не учитывает кое-какие идеи и факты. До него доходит, что научная критика библейских текстов не всегда бесспорна, что неверие бывает столь же нетерпимым, как и вера, что свободомыслящие вольнодумцы не всегда свободны. Одним словом, он взрослеет.
Но полуобразованные русские, как правило, не взрослеют интеллектуально. Они достигают стадии бунтарского и разрушительного отрицания и на этом останавливаются. В винегрет из идей, который представляет собой их негативистское кредо, вкраплены обрывки теорий Ницше, Маркса и Шопенгауэра, и раз сформировавшись, это кредо уже не развивается — поскольку в той атмосфере, в которой живут полуобразованные люди в России, им не встречается ничего, что могло бы стать противовесом этому негативному влиянию. Они рассматривают эту негативистскую философию как нечто само собой разумеющееся, нечто абсолютно бесспорное для разумного и образованного человека. Атеизм для них — вещь
